Станислав Шуляк - Непорочные в ликовании

Вокруг них сгрудились несколько пожилых рабочих с их безропотной, остекленелой мрачностью.

— Натриевая? — громко спрашивал Ш., ощупав один из холщовых мешков с грубым сероватым порошком, кучею наваленных возле уверенных ног его.

— Аммиачная, — возразил Вэн Клайберн, стоявший рядом с плечом фривольного товарища его Ф.

— Ну, это все равно, — отвечал Ш.

— Это даже лучше, — встрял поперек слова его Ф.

— Ее иногда используют как удобрение, — сказал один из рабочих с заячьей губой и с седою бородой, остриженной коротко.

— Мы ведь не в школе и не на уроке, — с четкостью смысла его неугомонно Ш. возражал. Голос его, сорвавшийся ли до фальцета или скатившийся в грузность, все равно сохранял тяжесть неумолимого значения его. Впрочем, он вовсе не уважал ни влечения тела своего, ни побуждения рассудка, ни импульсы крови, ни истечения желчи.

— Кстати, я еще не сказал «да», — сказал Вэн Клайберн.

Ш. повернулся и пошел, расталкивая рабочих вокруг себя. Всею спиною своей упругой он обозначил бешенство, и ему не препятствовал никто из угрюмых низкопробных пролетариев. Ярость его была всегда вблизи, совсем рядом, как будто за пазухой или в иных скрытных карманах его одежды.

— Походит и вернется, — заметил Ф. стоявшему рядом Вэну.

— Но и ждать его мне тоже некогда, — возражал тот, впрочем, не двинувшись с места.

Ф. вовсе не стал отвечать, неплохо знавший весомость своего изобретательного молчания.

— Ну, что встали! Расходитесь! — говорил Клайберн рабочим.

Некоторые из них и впрямь отошли, безропотно и беспрекословно. Ф. разглядывал оставшихся, их плечи, шеи и щеки, с брезгливою неприязнью к посторонней жизни в очертаниях плоти, и воронья избранность его глаза была достаточна сама по себе, безо всякого прояснения собственной силы и содержания. Будто влага по водосточной трубе, вниз, к земле, к ногам его стекала его уверенность, и ступни его, и щиколотки отяжелели этой уверенностью, в груди же его понемногу собиралась пустота и гулкая безмятежность.

— Что за нации такой твой приятель? — спрашивал Ф. один из рабочих.

— Турок-сельджук, — отвечал тот.

— Тогда понятно, — согласился рабочий.

— Как это ты со здешним быдлом управляешься? — Ф. говорил.

— Ты мне зубы не заговаривай! — отвечал Вэн Клайберн. — Через час уже ночная заканчивается.

— А я при чем? Я что, между вами посредник, что ли? — сказал Ф.

Ф. старался так говорить, чтобы между слов его временами проступала отстраненность космоса и новоявленный смысл первозданной природы, но он и не ждал от иных соучастия в личной его сосредоточенности и изобретениях празднеств. Отмеренным остатком обихода своего собирался он распорядиться с достоинством субъекта, закосневшего в зрелости.

Вернулся Ш., и его уже ждали.

— Не люблю, когда наступают на мое надсознание, — с ходу сказал он.

— Собственно, я ведь и не обещал кому-нибудь доверять на слово, — возражал Вэн Клайберн уклончивым своим голосом.

— Когда я кого-нибудь обманывал? — выкрикнул Ш., снова, кажется, порываясь в свой яростный моцион. Несдобровать было бы всякому, попавшему под любую из его горячих частей тела.

— Этого я не знаю, — хладнокровно говорил Вэн.

— Я припомню тебе еще твою рекомендацию! — крикнул еще Ш. своему неподвижному приятелю. Крикнул еще Ш.

— Никто не тянул тебя на аркане, — откликнулся Ф., невозмутимый Ф. В иных своих изысканных упованиях состоять он собирался советником Всевышнего в делах отвращений.

Вэн Клайберн стал уходить, и Ф. потянулся за ним, прошли шагов пятьдесят по цеху, и вот оба ногами громыхают по железной лесенке, потом Клайберн Ф. предупредительно пропустил вперед себя в конторку, мягко стелет, сволочь, сказал себе Ш., вовсе не наблюдавший, но без того знавший всю сцену. Он походил вдоль нескольких гудящих машин, рабочие же остались на месте, и делом не занимались, но и не уходили, Ш. лишь старался безразличием занавесить свое одиозное презрение, украдкой спины своей только ожидая благополучного возвращения Ф.

Тот заставил себя ждать, но все же появился, шел не торопясь, при полном параде его бесцветности. Подойдя, он пнул один из мешков с селитрой.

— Можно, — сказал он рабочим.

Те засомневались и лишь с кроличьей кротостью поглядывали на приятелей.

— Ну что я сам стану это все грузить?! — гаркнул Ш. на рабочих.

— Подъезжай поближе, — рассудил Ф.

Важно было не расплескать паузу, и Ш. к выходу устремился безропотным своим шагом. Гулливером среди лилипутов ощущал он себя временами благодаря силе своего избранного безраздельного презрения. На улице он вдруг поперхнулся приглушенным механическим гулом и неподвижным холодным воздухом и после минуту головою крутил, силясь только сообразить, в какой стороне оставил свой величественный автомобиль. Эх, забыться бы сном благородным, сказал себе он, сном, полным достоинства…