Дэвид Вонг - В финале Джон умрет

Я содрогнулся.

— Ой. Не знаю, Арни. А вы знаете?

— Ранее вы упоминали о том, что на телевизоре у вас есть коробка, с помощью которой вы играете в игры, где нужно бродить и стрелять в людей?

— Ну, она есть у Джона — целых шесть, если считать те, что лежат в шкафу. «Playstation», «ХЬох» и все остальные.

Арни кивнул.

— Эти названия мне ничего не говорят. Скажите, эти штуки не кажутся вам странными? Когда вы играете на них, у вас не возникает странное ощущение?

Я пожал плечами..

— Не знаю. В общем, нет.

— Впервые одну из этих игровых машин я увидел месяц назад, — сказал Арни. — И внезапно они появились у всех.

Он сделал паузу, но я ничего не ответил.

— У меня есть племянник, — продолжил Арни. — Ему одиннадцать лет, он любит комиксы, радиоуправляемые машинки и фильмы с Робом Шнайдером. Пару недель назад я прихожу домой и вижу, что он сидит на диване, наклонившись вперед, словно в трансе. Я никогда еще не видел такого сосредоточенного ребенка. Никогда. А в руках у него пластиковая штука с кнопками, и он молотит по ним изо всех сил. Я поворачиваюсь к телевизору, и меня едва не выворачивает наружу. В нижней части экрана — ствол пушки; из дула вырываются вспышки, выстрелы рвут людей в клочья. Все залито кровью. И вдруг я понимаю — и при этом у меня такое чувство, будто я съел что-то тухлое, — что пушкой управляет мой племянник. Черт побери, он сидит и играет в симулятор убийцы. Тут заходит его мама и говорит сыну: «Поздоровайся с дядей Арни». Она смотрит на телеэкран как ни в чем не бывало, словно это нормально, когда ребенок делает то, отчего новобранцы на войне блевали. Смотреть на человека — а люди на экране выглядели такими же, как и мы с вами, — смотреть на человека, нажимать на спусковой крючок, видеть, как он падает, и даже не содрогнуться при мысли о том, что ты кого-то убил…

Арни вытер пот со лба.

— На войне со мной служили несколько бессердечных ублюдков — таких, знаете, уличных парней, которые смотрят по-особому, парней, которых в детстве каждый день лупили перед сном. Даже они, эти жестокие ребята, застывали на месте, когда им впервые приходилось нажать на спусковой крючок и выстрелить в живое существо.

— Ну да, там хватает насилия, но ведь это же просто игры… — начал я.

— Прочистите уши, Вонг. Я не говорю, что эти игры появились давно, а я, старый пердун, их просто не замечал. Эти игры, эти устройства, на которых в них играют, месяц назад еще не существовали, а теперь они повсюду, на каждом телевизоре — спросите у людей, и вам скажут, что эти штуки появились много лет назад. Я журналист, я путешествую, у моих родственников есть дети, я повидал мир и точно знаю, что раньше этих игровых ящиков в продаже не было, потому что продавать их — безумие. Но я начинаю замечать, как движутся тени, а в один прекрасный день обнаруживаю, что каждый ребенок приклеился к коробке, которая обучает его. И только скажите, что это не так. Эти дети есть в каждом уголке страны, в каждом уголке мира — миллионы детей часами учатся все быстрее нажимать на курок, все точнее стрелять и становятся все более черствыми. Если это не обучение, если это не промывание мозгов, то я уж и не знаю, как это назвать. А в вашем мире, в этом мире, в этой версии реальности, это никому не кажется странным? Серьезно?

— Ну…

Сказать мне было нечего. При мысли о том, что эти твари обладают такой силой, я просто выпал в осадок, потерял дар речи. Хуже всего то, что я не мог принять слова Арни за бред сумасшедшего — ведь репортер потратил на меня почти целый день. Кроме того, с моей стороны это было бы нечестно.

— И вся штука в том, — сказал Арни, — что постепенно это чувство слабеет — тает, словно сон. Я привыкаю к этим штукам, говорю себе — ну да, конечно, эти игры были всегда, все дело во мне, это стресс, это возраст, это наркотики, которые я когда-то принимал. Но тут я включаю новости и замечаю расхождения в деталях. Папа Римский, например Иоанн Павел II, ему на вид лет сто, папствует себе как ни в чем не бывало. А я помню, что в начале девяностых его убили и на смену ему пришел парень по имени Лев — чернокожий, на шестом десятке. И если я прищуриваюсь, то почти могу представить себе его лицо. Но его нигде нет — и это еще одна деталь, которую кто-то изменил. Сама мысль об этом такая огромная, такая невероятная, что я чувствую себя червем, который застрял между протекторов на шине грузовика. Понимаете, о чем я?

Я медленно кивнул.

— Да. Да, Арни, понимаю.

— Так что будем делать? Если это происходит на самом деле, что мы предпримем?