Дэвид Вонг - В финале Джон умрет

23:58.

— Да.

— То есть без специального оборудования.

— Да.

— У нас с Джоном такое оборудование есть. Однако то, что мы видим этих странных, загадочных и жутких существ, еще не значит, что их можно понять или как-то на них повлиять.

— Да-а.

— Теперь позволь, я задам вопрос тебе. Большой Джим увлекался разными вещами, у него было необычное хобби — он строил модели монстров. Кроме того, Джим водил знакомство с разными — странными — людьми. Ну, ты понимаешь, кого я имею в виду — черного парня с ямайским акцентом.

— Да, но ведь мы уже говорили об этом бездомном, — сказала Эми. — Он, кажется, взорвался, что ли. Я вспоминала эту историю. Думаешь, Джим во что-то влип?

На этот вопрос нельзя было ответить в двух словах, и поэтому я промолчал. Эми уставилась в пол.

23:59.

— Так чего мы ждем? — спросила Эми.

— Чего угодно и даже больше.

Она сильно побледнела, обхватила себя руками и начала слегка раскачиваться.

— Который час?

— Уже скоро.

— Дэвид, я напугана до смерти.

— Это хорошо. Потому что в мире полно того, чего следует бояться.

Я взглянул на скверно нарисованного Иисуса и вытащил из кармана пушку. Когда настанет Судный день, я с гордостью заявлю о том, что был готов защитить девушку от адских орд с помощью малокалиберного пистолета.

— Продолжай говорить, — сказал я.

— Ну, ладно. Так, сейчас. Продолжай говорить. Говорить-говорить-говорить, ду-ду-ду-ду-ду. Меня зовут Эми Салливан, мне двадцать один год, и… сейчас мне очень страшно, и, кажется, я сейчас описаюсь, и у меня болит спина, но я не хочу принять лекарство, потому что меня тут же стошнит, и этот диван очень неудобный, и я не люблю ветчину, и… как же это трудно. У меня пересохло во рту. Сколько времени?

Я задержал дыхание; сердце колотилось в груди. Мысль о том, что может случиться все, что угодно, — это такая глупость. Это невозможно. Тем не менее нам следовало знать, что это так. Большой взрыв. Секунду назад еще ничего не было, и вдруг — БУМ! — появилась Вселенная. После этого возможно все.

00:02.

Я посмотрел на Эми. Она никуда не исчезла.

— Ну что, — сказал я, — они опаздывают.

— Может, они не придут, пока ты здесь.

— Возможно.

— Или же ваши часы идут по-разному.

Еще один хороший аргумент.

— Тебе страшно? — спросила она.

— Ага. Почти все время.

— Почему? Это из-за того, что произошло в Лас-Вегасе?

— Из-за того, что я вроде как заглянул в ад, но до сих пор не знаю, существует ли рай.

Это заставило ее задуматься.

00:04.

— Ты видел ад? — наконец сказала Эми.

— Типа того. Я чувствовал его, слышал вопли в моей голове и понял, какой он. — Я вздохнул и почувствовал, что сейчас обрушу на Эми огромный поток бреда.

— Он был похож на раздевалку, — сказал я. — Тот день в школе — не в «Пайн-Вью», а в другой — до того, как меня исключили. Билли Хичкок и четверо дружков. Их руки вцепились в меня, словно зубы зверей. Меня крутили, толкали. Это было так просто. Черт побери, они так просто одолели меня. Эти взгляды, это выражение тупой радости на их лицах — ведь они знали, знали, что могут сделать все, что захотят. И понимали, что я тоже это знаю. Этот страх, эта полная безнадежность, когда я сообразил, что не смогу от них отбиться, что тренер нас не разнимет и что никто меня не спасет. Я понял: сейчас произойдет то, что они хотят, а потом произойдет снова, снова и снова, пока им не надоест. И они ловили такой кайф от своей власти…

Я невольно сжал пластиковую рукоять пистолета, и она впилась мне в ладонь.

— До того, как это случилось, у соседки Билли была собачонка, такая брехливая, дорогая тварь. И вот однажды эта старушка возвращается домой и видит, что собачка во дворе — только на этот раз она не лает, потому что Билли взял пистолет для склеивания и залепил зверю челюсти. Он хотел заняться и глазами… слушай, я хочу сказать вот что: люди живут вечно, вне времени — и кроме того, такие, как Билли, никогда не меняются. Я думаю, что все они оказываются в одном и том же месте, куда мы с тобой тоже можем попасть, и у них есть вечность — буквально вечность — на то, чтобы сделать с нами все, что угодно. Пусть у тебя даже нет тела, которое можно порезать или обжечь, но ведь самая сильная боль не связана с нервными окончаниями, верно? Абсолютный страх, подчинение, пытка, голод и безнадежность, лавина безнадежности. Они никогда не устают, никогда не спят, а ты никогда, никогда, никогда не умираешь. А они сидят на тебе и держат, держат, держат тебя — вечно.