Сергей Волков - Генератор

Но для этого нужно было поверить в то, что на земле может существовать невозможное. Снежный человек. НЛО. Колдуны. Атлантида. И умруны.

…Советская улица умыта ласковым майским солнцем. На тротуарах – ни души. Желтые двухэтажные дома, ветерок лениво шевелит вывешенные по случаю праздника флаги. По проезжей части катится голубой воздушный шарик. С площади доносится усиленный репродукторами бодрый голос: «Да здравствует советский народ, строитель коммунизма! Ура!», и многоголосица демонстрантов в ответ: «Ур-р-ра!!».

Кобяков оказывается пожилым, полноватым человеком с седой щеточкой усов под багровым мясистым носом.

– Через хлебзавод что ли шел? – раздраженно приветствует он меня. Понять младшего лейтенанта можно – сегодня праздничный день, а ему приходится вместо отдыха исполнять служебные обязанности.

– Какой завод. Я из Казани. Командировочный, – отвечаю в тон, чтобы понял – я тут тоже не трясусь от энтузиазма, мне местный проблемы вообще до лампочки.

– Во как, – крутит головой Кобяков. – Ладно, пошли.

– А что случилось-то?

– Да понимаешь, сержант, бабка Тереньтиха – она у меня на заметке, самогонкой приторговывает – пришла ни свет, ни заря, говорит: «Умруны у меня в подполе!». Я зашел, а там… – Он делает паузу и почти шепотом заканчивает: – скребется кто-то. И крышку трясет. Изнутри, понимаешь? Я сундук надвинул сверху и айда в отделение звонить.

– Что за умруны такие?

– Хрен его знает. Это бабка так говорит, – Кобяков замолкает, достает «беломорину» и с чувством добавляет: – Дура!

Заворачиваем во двор. Высокие тополя качают ветвями-саблями с едва проклюнувшимися листочками. Пахнет стиранным бельем, оттаявшей землей и борщом. Наверняка сейчас за окнами кухонь хозяйки варят, парят, жарят, готовя праздничные обеды. Эх, и угораздило же меня с этой командировкой…

Терентиха, щупленькая старушка в вытертой бархатной безрукавке и цветастом платке, сидит на скамейке у подъезда, сложив на крупных коленках морщинистые руки.

– Ну что, бабка, – зычно, начальственным голосом спрашивает Кобяков, – заходила? Чего там?

– Ой, милок, не заходила. Боюся я, – старуха острыми глазками ощупывает меня, пытаясь понять, что за человека привел участковый и повторяет: – Боюся…

– Бабушка, – стараюсь говорить как можно вежливее, – а что за умруны? Откуда вообще такое слово?

– От прабабки, милок, – с готовностью отвечает Терентиха. – Она, царствие ей небесное, всегда говорила: как анчихрист явится, из могил умруны подымутся и зачнут люд хрещеный поедом жрать.

Кобяков морщится.

– Так ты что же, бабка, решила, что явился твой антихрист?

– А как же, – старуха важничает. – Ясное дело, что явился. Умруны же полезли, вона как колотятся. Вы уж, милки, их угомоните, а?

– Угомоним, – киваю я, остро ощущая весь идиотизм происходящего. Наверняка в подполе у Терентихи окажется либо какой-нибудь проспавшийся алкаш, либо вообще собака, которую склерозная старуха сама накануне заперла там. Дурак участковый не решился проверить в одиночку, а я лишь попусту теряю время.

Входим в пропахший кошками темный подъезд. Старуха большим ключом отпирает дверь. В нос бьет жуткое амбре из смеси запахов нафталина, валерианки, тряпичной кислятины и мочи. И еще я слышу звуки, мерзкие шкрябающие звуки, идущие из кухни.

Иду первым. Кобяков держится за мной. Краем глаза замечаю, что по лицу участкового течет пот. Надо же, какие пугливые милиционеры в Средневолжске!

Посреди загаженной кухни стоит пыльный коричневый сундук. Он то и дело вздрагивает от ударов снизу.

– Давай, – говорю Кобякову и берусь за ручку.

Вдвоем мы отодвигаем тяжеленный – камни в нем хранит Терентиха, что ли? – сундук в сторону. Крышка подпола закрыта деревянной вертушкой. Я наклоняюсь, поворачиваю ее – и тут крышка со страшной силой бьет меня по ногам. Кулем валюсь в угол.

Вообще-то я обычно сдержан на язык, но тут матерюсь безо всякого стеснения – что за хрень!?

А из подпола, неуклюже размахивая руками, лезут какие-то темные фигуры – одна, вторая, третья… Сильный запах свежей земли перебивает квартирные ароматы Терентихи. Старуха тоненько визжит. Кобяков что-то орет, пытаясь выскочить из кухни, но один из покинувших подполье людей хватает ему за ногу.

Я поднимаюсь. Я зол. Сейчас вся эта бичьва получит по первое число! Да и старухе достанется. Устроила, понимаешь, притон…

Мысли мои обрываются, сердце ухает в пятки. Я вижу лица тех, кто вылез из подпола. Это – не люди. Коричневая, серая, в пятнах, струпьях, язвах, кожа. Мутные, ввалившиеся глаза, распяленные немым криком рты, из которых течет бурая жижа. Умруны…