Максим Далин: Цветение

И Лиса бредет где-то в ночи, в грехе, боли, ужасе и одиночестве — даже не верит, что у кого-то дрогнет сердце, что хоть кто-то о ней вспомнит, руку протянет, поможет выкарабкаться… да никто и не поможет! Все проклянут, все отвернутся — с отвращением, с презрением, с гадливостью! Мысль эта окатила Ланса презрением к себе и исполнила злой решимости. Он рывком протянул руку, отпер дверь и распахнул.

И сразу окунулся в этот запах.

Вот оно — это самое благоухание, от которого мороз по хребту. Чужое. Холодный арбузный запах. И темнота, разрезанная электрическим светом, моросящая какая-то, ледяная, которая этот запах источает, прямо-таки сочится этим запахом. И родной двор, который ты уже пятнадцать лет каждый день видишь, ночью тебе чужой, враждебный и чужой.

А дверь за спиной захлопнулась, отрезав путь к отступлению.

Минуту Ланс думал, что с ума сойдет от этого тянущего ужаса. Но ужас мало-помалу отпустил, отступил, дал дышать и даже оглядеться. И Ланс оглядывался, прижимаясь спиной к двери, сжимая ключ в потном кулаке, готовый каждую минуту отступить в безопасность парадной. Он оглядывался и не узнавал двора.

Не просто темень. Хуже.

Туман.

Ее стихи, за которые ее на три дня отстранили от занятий по Дневному Закону. « Откроешь окно — а мира нет. Дорога уходит в небытие. Прими откровение свое — обманный, молочно-белый свет. Из снов я бежала во тьму сама, чтоб в мути и лжи разыскать следы мечты своей детской, своей беды — и тех, кого растворил туман… » Вообще-то, мирские стихи писать грешно, тем более — на такие катастрофические темы… Но сказала она точно.

Ланс блуждал взглядом вокруг — а мира не было. Мутная пелена плавно переходила в глухой мрак. Тусклые-тусклые желтоватые огни еле-еле мерцали сквозь нее — и никак нельзя было понять, что это за огни: светящиеся окна, фонари, фары или чьи-то неподвижные глаза.

Ланс содрогнулся и рывком оторвал спину от спасительной двери. В два шага вышел из-под козырька подъезда. Вокруг — метров двадцать моросящего желтоватого сумрака, а дальше — стена тумана, куда не поверни голову. Ланс запрокинул лицо: в буром пустом небе плыли рваные клочья того же тумана, похожие на клочья паутины — а между них мелькало бельмо луны. В этой слепой бурой туманной бездне не было Бога, там не было вообще ничего, кроме холодного ветра. Спасения не было.

Ланс еще минуту думал о себе и о Лисе. О том, есть ли хоть какие-то шансы спасти Лису и при этом не погибнуть самому. По всему выходило, что шансов нет. Ланс уже так нагрешил, что его личный шанс заключался только в немедленном возвращении домой, омовении, молитве, попытке заснуть — в завтрашнем наказании и попытке все это забыть. Добродетельному молодому человеку нельзя даже думать о проклятых… Только Ланс вдруг понял, что не может вернуться.

Что это подло — думать о себе, пусть даже о спасении своей души, и бросить Лису. Ее все бросили, вычеркнули из памяти, будто ее и не было — должен и Ланс… одинокую, беззащитную, запутавшуюся девчонку!

Я больше не могу быть добродетельным, подумал Ланс, чувствуя привкус крови во рту и влажное прикосновение темноты к лицу. Я не знаю, куда идти, я тоже заблужусь в темноте — но я больше не могу быть добродетельным. Потому что иначе окажется, что я — хуже, чем грешник.

Он порывисто вздохнул и пошел вперед — медленно, в настороженной тишине, в сырую темень и туман, в чужой, ночной город.

Ланс вышел со двора. Улицы не было.

Дом напротив выступал из тумана темной размытой громадой; желтые фонари сеяли мутный свет сквозь туман, как сквозь матовое стекло — а кусок пустынной мостовой справа и слева от Ланса уходил в никуда. Белесое нечто колебалось и зыбилось; в мокром безветрии внутри тумана что-то перетекало, слоилось… Черное дерево, скорченное, как обгорелый труп, влажно блестело под рассеянным электрическим светом.

Супермаркет на перекрестке угадывался в тумане по целому озеру широко растекшегося желтого сияния. Его свет поманил к себе землей обетованной — Ланс почти побежал, и туман расступался перед ним, смыкаясь за спиной.

Площадка перед супермаркетом оказалась такой же тихой и пустой, как и все вокруг; туман тек и моросил вокруг лучезарных рекламных щитов. Грузовой автомобиль, сплошь покрытый капельками измороси, дремал у въезда на парковку. Безлюдье и безмолвие ночи угнетали и давили на сердце и тут, зато было очень светло.

Вряд ли такой яркий свет подпустит… что-нибудь из темноты, подумал Ланс, пытаясь успокоить себя. Может, Лиса ходит сюда? Вспоминать, что такое день?