Дмитрий Герасимов - Крест в круге

– Ну что же ты? – улыбнулась сестра, поправляя воротничок на платье. – Идешь или нет?

– Иду, – сказал он и бросил быстрый взгляд на молодого человека в дверях. Тот широко и великодушно улыбался.

Вечер, как и следовало полагать, получился совсем не таким, каким он представлялся Борису в его бесконечных ожиданиях. Галинка была занята и ни минуты не смогла уделить брату. Она порхала из палаты в палату, надолго исчезала в процедурной, переносила из одного конца коридора в другой капельницы на длиннющих подставках и металлические, тревожно громыхающие чем-то, коробочки. А когда затихла вечерняя суета, она ушла в ординаторскую, оставив Бориса сидеть в коридоре на кожаном диванчике. Он расстроенно листал потрепанную книжку без картинок и время от времени с надеждой поглядывал на белую дверь, за которой исчезла сестра.

В половине двенадцатого из дальней палаты в коридор вышла женщина. Она огляделась по сторонам и поспешно направилась к дежурному столику медсестры. Увидев лежащего с книжкой Бориса, она замешкалась и застыла перед диваном, словно что-то соображая. Мальчик на всякий случай сел, втянув голову в плечи и опустив ноги на холодный пол. Женщина буравила его взглядом, и Боря почувствовал легкий озноб. У нее было строгое, почти жестокое лицо с маленьким острым носиком и выпирающим вперед подбородком. Гладкие, иссиня-черные волосы были зачесаны назад и собраны в пучок. Женщина куталась в огромный атласный халат, полы которого при ходьбе волочились по полу. Она вынула руку из кармана и длинными, ледяными, как сосульки, пальцами приподняла за подбородок голову Бориса, всматриваясь в его лицо.

– Ты – Борис? – скорее подтвердила, чем спросила женщина.

Тот кивнул, чувствуя, что вот-вот начнет кричать и звать на помощь. Но в следующую секунду ужас заполнил его легкие и сковал горло так, что он не смог даже вскрикнуть: женщина без церемоний схватила его за руку – как стальной браслет надела – и вмиг стащила с дивана. Борис упирался, в страхе таращась на выпирающий желтый подбородок, на острый, как клюв совы, носик, на тонкие бесцветные губы, за которыми посверкивал золотой зуб – словно сырая спичка, которую пытаются зажечь в темной комнате.

Женщина передвигалась по коридору с удивительной быстротой, шурша в тишине складками халата. Ноги Бориса скользили по полу, он в отчаянии, мысленно взывая о помощи, бросал взгляды на уплывающую в полумрак дверь ординаторской. Страшная незнакомка без труда дотащила упирающегося ребенка до самой дальней палаты, схватила его за шиворот и втолкнула внутрь.

– Он еще сопротивляется! – шипела она. – Глупец! Тебя такой чести удостоили!

Боря опять попытался закричать, но теперь ему почудилось, будто холодная и тяжелая змея обвила его горло, царапая шею стальной чешуей. Он застыл в немом отчаянии, с ужасом уставившись на единственную в комнате кровать, застеленную (невероятно!) черным бельем. Холмик траурного одеяла, подоткнутого со всех сторон, скрывал чье-то неподвижное тело. В самом центре черной подушки, словно клякса разлитого кефира, белело безобразное сухое лицо, обрамленное облаком растрепанных седых волос. Один глаз, как перепонкой, был плотно затянут веком, второй немигающе смотрел куда-то поверх двери.

Боря дрожал всем телом. Колени ослабли, и он стоял на ногах, только удерживаемый хваткой и сильной рукой женщины в атласном халате. «Бабушка Назима! Бабушка Назима!» – пульсировало в висках.

На лбу выступили огромные, как бусины, капли пота. Он задыхался.

В страшной белой кляксе на подушке что-то щелкнуло и Боря увидел черную, сухую трещину, оказавшуюся ртом. Из этой трещины донесся дребезжащий, гортанный звук, и все та же рука в атласном рукаве подтолкнула мальчика к кровати.

– Подойди ближе! – услышал он над самым ухом. – Бабушка тебе хочет что-то сказать…

Боря повернул голову и умоляюще посмотрел на своего сурового конвоира:

– Мне?

Женщина выпрямилась и со значительностью в голосе пояснила:

– Бабушка проснулась и попросила меня выйти в коридор и привести к ней девятилетнего мальчика по имени Борис. – Она подняла указательный палец. – Бабушка сквозь стены видит. И все знает… Подойди же, глупый.

Не чувствуя себя от страха, Боря сделал шаг к кровати и оказался у самого изголовья. Он старался не смотреть на безобразное, обожженное лицо, казавшееся еще более страшным на черной, словно обугленной подушке.

Вновь прорезалась глубокая трещина, и Борис услышал все тот же дребезжащий звук, похожий на трение сухого дерева по металлу. Старуха говорила на непонятном языке, и каждое слово ей давалось с трудом. Она делала над собой усилие, ворочая языком и тяжело переводя дыхание.