Василий Жабник - Диета дядюшки Айнтопфа

— А вы, герр Краузе, не думаете, что я замыслил всех разыграть? — прищурился дядюшка Айнтопф, расправляясь с комковатым желтком. — М-м, амброзия!..

— Думал, — кивнул полковник. — И пришёл к выводу, что вот это, — он постучал по дядюшкиной пиале, — для шутки уже слишком. Если бы ты хотел пошутить, ты ограничился бы рассказом о том, как эту пакость едят филиппинцы. Предлагать её кому-то, а тем более самому уплетать её — или тщательную имитацию — только для того, чтобы посмеяться над людьми, блюющими от такого зрелища — это вовсе не смешно. Это не в твоём стиле. Более того, это уже на грани безумия.

— Клянусь вам, что у меня был настоящий балют, а не имитация, — дядюшка Айнтопф отхлебнул пива и вытер губы салфеткой. — Если хотите, можете исследовать порцию того паренька, а потом я её съем... Вы тоже считаете, что я не в себе?

— Психиатрия сумела бы объяснить изменения в твоём поведении, но не в твоей внешности, Айнтопф, — вздохнул полковник, — да и любая другая наука, как мне кажется, тоже.

— Итак, по-вашему, я не фигляр и не умалишенный... Значит, вы, в отличие от доктора Шварца, верите мне, герр Краузе?

— Я был готов поверить в диету на основе этого твоего балюта, потому что, если честно, не вижу принципиальной разницы между яичницей из утиных зародышей и кашей из проросших пшеничных зёрен, которую я вот уже лет десять пихаю в себя на завтрак по совету всё того же доктора. Но верю ли я, что питание гнилым мясом способно вернуть молодость и продлить жизнь? Разумеется, нет.

— Но мне же вернуло, — хмыкнул дядюшка Айнтопф.

— Да? — Полковник наконец-то вновь посмотрел на него. — Сдаётся мне, что историю с гнилоядением ты выдумал исключительно для того, чтобы тебя сочли за чокнутого и впредь не тревожили расспросами, а твоя тайна, которую ты не хочешь раскрывать, заключается в чём-то ином!

Дядюшка Айнтопф обиделся.

— Среди нас двоих совершенно точно есть один чокнутый, но это совершенно точно не я! — сказал он, вставая. — Подождите немного, старый вы параноик, и я докажу вам, что говорю правду!

Он ушёл на кухню и минут через десять вернулся, поставив на столик поднос с двумя чашками и парой одноразовых палочек для еды. В первой чашке был известный полковнику имбирный соус, во второй — крупные грязно-серые стружки мылообразного вещества.

— Это строганина из мороженого игунака, — дядюшка Айнтопф указал на стружки и с неподдельным наслаждением втянул носом воздух. — На кухне весьма тепло, так что пока я доставал палочки, он успел подтаять и вновь начал пахнуть... Чувствуете? Так пахнет здоровье и долголетие!

Отвратительный душок разлагающейся плоти бывший полицейский не перепутал бы ни с чем. Желудок его заныл и сжался, но позыв к тошноте легко удалось подавить. Герр Краузе удовлетворённо отметил, что ещё не утратил профессиональных навыков: по долгу службы ему не раз приходилось посещать как эксгумацию, так и анатомирование результатов её, и мысль, что он может заблевать важные улики, всегда действовала как отличное противорвотное; и хоть сейчас никаких улик не предполагалось, ответственность, разбуженная трупным смрадом, всё равно победила отвращение.

Вскрытия, подумал полковник, были неприятнее: после визитов в морг верхняя одежда иногда так пропитывалась зловонием, что её приходилось выкидывать. Даже химчистка не помогала...

Дядюшка Айнтопф взял палочки.

«Съест или не съест?» — подумал полковник и удивился сам себе: он не ощущал почти ничего, кроме живого азарта, словно удивительный кухмистер собрался не лакомиться жировоском, а ставить некий гастрономический рекорд вроде пожирания на скорость огромной миски жареных куриных крылышек.

Дядюшка Айнтопф ловко подцепил палочками одну из стружек, макнул её в соус и проглотил почти не жуя.

— Извините, что не предлагаю вам эту пищу богов, — сказал он, хищно облизываясь. — Она пошла бы вам только во вред, вы не готовы вкушать её... — Процедура была повторена. — Ням-ням! Кстати, вы до сих пор не притронулись к своему балюту и он наверняка уже остыл. — Дядюшка Айнтопф потянулся за третьей стружкой. — Подогреть его вам? Впрочем, это блюдо в холодном виде даже вкуснее!

Судя по лукавому выражению белого глазика голый и беззащитный эмбрион чувствовал себя в полковничьей пиале вполне безопасно, словно заранее знал, что такого уродца, как он, полковник вряд ли отважится обидеть. Так и вышло: полковник храбро схватил ложечку — и вдруг понял, что не сумеет заставить себя даже прикоснуться ей к угощению, а уж о том, чтобы отделить кусочек и попробовать его на зуб, и говорить нечего. Разница между кашей из ростков пшеницы и балютом оказалась существеннее, чем мыслилась.