Олег Гайдук - Фактор Z

Четыре недели до этого

— Ты чего все ворочаешься, Олья?

— Не могу уснуть, Геп…

— Из-за Ваньи?

— Да нет, глупый… между нами всё кончено давно, он переживает, конечно… мне тоже нелегко. Просто не могу уснуть. Мутно на душе, тяжело. А знаешь что? Расскажи мне сказку?

— Упс?

— Да-да, сказку. Ну как будто мне снова пять лет. А ты заботливый пап. Расскажи?

— Хмм…

— Ну я тебя очень прошу.

— Хорошо. Значит, слушай. Не щипаться! Убаюкивает мама сына…

— Дочку!

— Нет, сына. Это важно. Вот, убаюкивает, а сын, зараза такая, всё не спит. И задает маме всякие дурацкие вопросы. Ну маленький еще. Мам, а мам, спрашивает. А если землья загорится, что мы будем делать? Ну сына, говорит мать. Если землья загорится, я возьму тебя на руки, войду в море, и там не достанет нас огонь…

— Мировая мама.

— Да. Ты слушай дальше. Сын все не унимается: мама, мама. А если море загорится, что мы будем делать?

— Море не горит!

— Иногда горит. Но сейчас неважно. Он спрашивает, а мама отвечает: сынок, если море загорится, я возьму тебя на руки, и взлечу с тобой высоко-высоко в небо… и в небе не достанет нас огонь.

— Грустная у тебя сказка. Дальше неба некуда деться ведь…

— Умница. Но слушай. Он, естественно, поганец этакий, спрашивает: мам, а мам. А если НЕБО загорится, что мы будем делать? Ну тогда, сынок, отвечает мать… если небо загорится… тогда, сынок, мы обнимемся с тобой крепко-крепко…

— И проснемся?

— Нет. Тогда, сынок, мы обнимемся с тобой крепко-крепко… и умрем вместе.

Пауза.

— Обними меня.

— Слушай, я…

— Просто обними меня. Крепко-крепко. Да. Вот так.

Вьетнам. Жара. Сырость. Птичий язык. Джунгли. Солдаты. Крестьяне. Дети. Фотограф. Женщина-гид. Мнонги. Культ духов природы. Длинные дома с соломенной крышей. Земледелие, охота, рыбная ловля…

Роман Остин не писал ничего конкретного. Ни о ком конкретно. Его интересовал весь Вьетнам в целом. Как не интересовала женщина-гид — Тиен, что означало ангел или звезда. Его интересовали все женщины этой страны. Но всех женщин он не мог охватить, не мог уложить в свою постель, поэтому ограничивался Тиен. Она отдалась ему на третий день их совместной работы. Вернее не отдалась. Нет. Сама овладела им. Страстно и яростно, словно азиатская кошка Темминки — скрылась в ветвях деревьев, подкараулила добычу, схватила и снова сбежала. Все произошло так быстро, что Остин даже растерялся. Вернее растерялось его сознание — тело сработало безупречно. Потом все закончилось. Тиен слезла с него, вернулась на пассажирское сиденье рядом с водительским, где сидела минуту назад и притворилась, что ничего не произошло, чирикнув на ломаном английском, что им лучше не делать длительные остановки на безлюдной вспоровшей джунгли дороге. Затем была ночь в гостинице города Хошимин, из окна которой была видна протекавшая через город река Сайгон. Долгая и странная ночь, на утро после которой Тиен снова притворилась, что между ними ничего нет, а когда Остин попытался поцеловать ее, отстранилась и наградила таким взглядом, словно он был насильником на темной, безлюдной улице.

В тот день, когда нож в руке подростка, пробив Остину грудь, изменил всю его жизнь, Тиен тоже притворялась, что ничего между ними нет. Притворялась после пары минут безумной кошачьей страсти утром. Потом была дорога сквозь джунгли, деревня мнонгов, окраины поселения, дюжина фотографий, которые сделал Остин для своей газеты. На тот момент они жили в деревне мнонгов больше недели. Местные привыкли к ним, а кузнец, после фотосессии, устроенной ему Остином, даже предложил им разделить с ним свой скудный обед. Остин не возражал. Тиен выступала переводчиком. Иногда это был «испорченный телефон» из-за того, что Тиен плохо знала английский, но как проводник она была безупречной находкой, показывая Остину такие районы и племена, о которых он даже не слышал. Умирающие племена. Но так уж получилось, что именно подросток из умирающего племени изменил его жизнь.

Они приехали в поселение ближе к обеду. Тиен долго не могла получить у старейшины затерявшегося в джунглях племени разрешения на съемку. Остин оглядывался, жалея, что не позаботился о том, чтобы взять с собой хорошую видеокамеру — фильм мог бы получиться что надо. Особенно когда в хижину с закрытыми окнами отвели беременную женщину. Остин слушал ее крики, понимая, что ни одна фотография не сможет этого передать. Тиен подошла к нему и взяла за руку. Казалось, муки роженицы заворожили и ее. Потом, так же неожиданно, как и подошла, Тиен нырнула в заросли фикуса. Она обернулась лишь однажды, но этого хватило Остину, чтобы последовать за ней. Вот там все и случилось — под воздушными корнями баньяна и звон ручья, которого Остин так и не увидел. Да и не до ручья ему было. Разум был разгорячен криками роженицы. Тело дышало страстью. Он обнимал Тиен за плечи, а она неназойливо сопротивлялась — это была их игра, их стиль, который заводил Остина еще сильнее. Но молодой подросток, который увидел их, не понял смысла этой игры. Он закричал, набросился на Остина, толкнул его в грудь, а когда Остин примирительно поднял вверх руки, ударил его ножом. Ножом, который появился, казалось, из воздуха. Сталь пробила плоть, скользнула между ребер и достигла сердца. Остин ахнул и опустился на колени, уставившись на грубую рукоятку торчавшего из своей груди ножа. Где-то далеко зачирикала Тиен, отгоняя подростка прочь. Затем мир затянула тьма.