Фрэнсис Вилсон - Рожденный дважды

Суббота, 24 февраля

Ты с наслаждением наблюдаешь, как иудейских младенцев вырывают из рук вопящих матерей. С теми, кто противится, римские воины, которыми ты командуешь, расправляются быстро и жестоко. Отцам, бегущим на помощь, грозят мечами, а тех, кто не подчиняется, просто рубят в куски. Крики родителей и младенцев звучат для тебя, как музыка, их боль и страдания слаще амброзии.

Только младенцы, которым меньше месяца, и только в этом городке к югу от Иерусалима и вокруг него, отданы в твою власть. Ты хотела бы уничтожить всех детей на много миль вокруг, но предел установлен не тобой.

Наконец беспомощные вопящие младенцы свалены в кучу на лужайке в центре ближайшего поля. Воины не решаются выполнить полученный приказ. Ты кричишь на них и требуешь выполнения их долга. Ты вырываешь меч из рук ближайшего воина и погружаешь его в клубок крохотных рук и ног. Ты орудуешь коротким широким лезвием меча, как косой, ощущая, как она проходит через мягкую плоть и кости так же легко, как нагретый нож сквозь мягкий сыр. Там и тут поднимаются фонтанчики крови, обрызгивая тебя. От разбросанных внутренностей в холодном воздухе поднимается пар.

Ты хохочешь. Не важно, пусть солдаты отступят, ты с радостью закончишь дело собственными руками. А почему бы и нет ? Разве ты не имеешь на это права ? Разве не ты оповестила этого одряхлевшего глупца Ирода, что, по слухам, две недели назад где-то в здешней округе родился Царь Иудейский? Разве не ты убедила Ирода, что лишь таким единственно верным способом он сможет впоследствии передать этот маленький уголок Вселенной в руки своих сыновей, как он мечтал ?

В конце концов жажда крови захватывает и воинов, и они присоединяются к тебе в бойне. Ты отходишь в сторону и наблюдаешь за их действиями, ибо нет для тебя сладостнее зрелища, чем видеть, как по твоей милости в бездну зла погружаются другие.

Ты смотришь, как они рубят... рубят... рубят...

~~

Кэрол с криком проснулась.

– Кэрол! Кэрол! – повторял Джим, обнимая ее. – Господи, что случилось?

Она лежала рядом, вся в поту. К горлу подступала тошнота.

– Джим! Это было ужасно!

– Это всего лишь сон, только сон, – повторял он шепотом, пытаясь успокоить ее.

Но ужас не оставлял ее. Все было так реально, реально! Как будто она была там. Избиение младенцев. Она лишь смутно помнила, что о нем говорилось в одном из Евангелий. Почему сегодня это сказание возникло в ее подсознании?

– Успокоилась? – через некоторое время спросил Джим.

– Да, – солгала она. – Наверное, это от пиццы с перцем.

– Раньше она не вызывала у тебя кошмаров.

– А теперь вот вызвала.

– Иди сюда, прижмись ко мне и согрейся.

Она прильнула к нему. Ей стало лучше, но она не могла забыть...

...рубят... рубят... рубят...

– Ты вся дрожишь. В следующий раз не будем есть пиццу с перцем.

Но пицца здесь ни при чем. Дело в чем-то другом, она не знала, в чем именно. В последнее время ей часто снились кошмары. Обычно они были расплывчатыми, смутными. Она плохо их помнила, оставалось лишь ощущение страха и неопределенности.

Но этот...

Джим вскоре задремал, но Кэрол не сомкнула глаз до самого утра; она боялась заснуть.

Понедельник, 26 февраля

Когда их провожали в конференц-зал, Джим рассматривал картины на стенах холла. Это были сельские пейзажи темно-зеленых приглушенных тонов, населенные собаками и всадниками.

– Мне почему-то кажется, что мы не увидим на этих стенах картин Питера Макса, – сказал Джим, едва разжимая губы.

Кэрол предостерегающе сжала его руку, причем так сильно, что он поморщился.

Офис Флетчера, Корнуолла и Бутби на Парк-авеню выглядел солидным и тихим. От его высоких потолков, темных дубовых панелей и толстых ковров цвета доллара разило истеблишментом. Приближался конец дня, и большинство сотрудников явно готовились закончить работу.

– А вот и Билл! – услышал Джим восклицание Кэрол, когда они вошли в конференц-зал.

Точно. Билл уже сидел за длинным столом красного дерева и выглядел, как и подобает отцу Уильяму Райану из ордена иезуитов, представителю приюта Святого Франциска для мальчиков, явившемуся на оглашение завещания, – сутана его на этот раз была глухо застегнута, каштановые волосы тщательно приглажены.

В конце стола сидела также пожилая пара и группа из четырех человек – по виду явно адвокатов, – которые тихо переговаривались между собой. Один из них – коренастый, темноволосый, энергичный мужчина, лет примерно тридцати, – лишь только появились Стивенсы, покинул остальных. Он подошел к ним, протягивая руку для рукопожатия.