Александр Золотько - Последняя просьба

Вот люди и тянут лямку. И помалкивают. Если даже никто и не оживляет мертвяков специально, если они сами восстают по какой-то причине – а вдруг тебя это тоже коснется? И все делают вид, что так и нужно. Что это и есть настоящий гуманизм. Родители для своих детей и не представляют лучшей карьеры, чем в Комитете этом.

Спросите у какой-нибудь мамаши, кем будет ее чадо? Она вам расскажет, что комитетчиком, что это самая гуманная, самая благородная профессия на свете. Делают комитетчики этот мир добрее и светлее. Врачом сделать ребенка? Да зачем? Врач… Врачи, конечно, очень важны и нужны… Фармацевтические фирмы, между прочим, одни из самых крупных спонсоров Комитета по всему миру. Почему? А все понятно. Фармацевты производят свои снадобья до тех пор, пока Комитет не решит, что их продукция мешает человеку обрести бессмертие. Понятно? Человек умирает, воскресает и становится бессмертным.

Значить, всякий, кто ему в этом мешает, тот что?.. Правильно, ему вредит и должен быть наказан. Медицину еще не закрыли только потому, что комитетчики сами не стремятся в бессмертные. Они при мне об этом говорили, не стесняясь. Как возле холодильника.

А я терпел. Пять лет терпел. Делал вид, что меня это не касается. Я ведь сирота. И где мои родители – не знаю. К тому же я сам работал в Комитете, так что… Я даже привыкать стал. Бизнес есть бизнес. В бизнесе всегда кто-то кого-то жрал или обдирал до нитки. Устроились ребята, нашли вариант – молодцы. Мне намекнули, что через пару лет, если я буду себя вести хорошо, то мне выделят небольшой округ для кормления, отправят представителем Комитета в какой-нибудь городок. Я ведь не дурак, понимаю, что слишком много мертвяков общество не выдержит, так что нужно будет все на месте корректировать…

– Что корректировать? – спросил я.

– А там сам поймешь, – сказали мне. – Пока работай, проявляй себя…

Я работал, проявлял.

Видел, как младший клерк заходил в ресторан, здоровался с хозяином, а тот гнул спину, улыбался и, накормив упыря от души, никогда не брал денег. Ресторан нынешнему хозяину достался от папы, понимаете ли…

И все девки его, младшего клерка Комитета по реабилитации и поддержке, потому что у девок есть семья. Клерк никого не заставляет, никому не угрожает… Никто даже толком не уверен, что это именно Комитет оживляет мертвяков, но никто не хочет рисковать.

Все как всегда, как при любой долбаной диктатуре: все все знают, все понимают, но никто ничего не делает. Пока его это не коснется. Даже, блин, законов никто не переписывает, все в этом сумасшедшем мире происходит на основе смрадного коктейля из существующих законов, гуманизма, морали и нравственности. Каждый ингредиент в отдельности вполне себе съедобен и даже приятен на вкус, а вместе… В детстве себе в кашку селедку не бросали с горчицей! Та же фигня получается.

Все говорят правильные вещи, а вкупе – не получается остановить это безумие. Вот и выход такой же, как и при любой диктатуре: молчать, не привлекать внимания, а если получится – присоединиться к властям, пристроить свое дитя в компанию к диктатору.

Вот такая ерунда…

Я бы тоже устроился. Что я – герой ненормальный? Я – человек, и ничто человеческое мне не чуждо… Меня кормят? Мне тепло? Значок Комитета на лацкане моего пиджака делает окружающих меня людей добрее и сговорчивее? Что еще нужно для счастья простому человеку?

А потом все разом сломалось. Вот так – хрусь, и напополам.

Я вез очередного ВИП-пассажира. На повороте – толпа. Пассажир – мальчишка лет двадцати пяти, чей-то сын, бугра из штаб-квартиры, говорит – постой, давай глянем. Я остановил машину. Вышли – пацан, его телохранитель и я.

А там мальчишка на скутере с управлением не справился, в столб влетел. И неудачно так – грудь ему штырем проткнуло. Пока мы подошли, приехала «Скорая». Врачи бросились к раненому, а мой пассажир охраннику так тихо говорит, а спорим, говорит, на десятку, что они мальчишку спасать не будут. Я слова не скажу, а они все равно не будут спасать. Спорим, отвечает телохранитель. Врач наклоняется над раненым, а мой пассажир так «кха-кха», вроде как прокашлялся. Врач на него глянул и замер. Как перед удавом. Руку протягивает к раненому, пальцы дрожат… смотрит на пассажира моего, а тот так головой еле заметно из стороны в сторону…

И все. Врач даже со штыря мальчишку не снял. Так и стоял рядом с ним на коленях, а поодаль спасатели с резаком в руках – на них мой гребаный пассажир тоже посмотрел неодобрительно, вот они и не стали штырь резать. А кровь текла-текла, да и закончилась. Мальчишка глаза закрыл и умер.