Энн Райс - Любовь и зло

Синьор Антонио окинул меня долгим взглядом, а затем посмотрел на Виталя. Что до Лодовико, тот все это время заливался слезами, очень убедительно, как и прежде.

— Проснись, сынок, — позвал синьор Антонио. — Проснись, выслушай правду из уст своего брата. Боюсь, молчать больше нельзя, и, лишь высказав все вслух, мы сумеем избегнуть несчастья.

— В чем дело, отец? — спросил больной. Он казался еще слабее, чем раньше, хотя икра стояла нетронутая там, где ее поставили.

— Говори, — велел синьор Антонио Лодовико.

Молодой человек замялся, утер слезы шелковым носовым платком, а затем произнес:

— У меня нет иного выбора, я должен рассказать, что Витяль, наш доверенный друг, наш названый брат, наш компаньон, на самом деле околдовал моего брата! Никколо резко сел, выказав такую силу, какой я до сих пор не наблюдал в нем.

— Как ты смеешь говорить такое? Ты же знаешь, что мой друг не способен на подобную низость. Как околдовал и чего ради?

Лодовико снова зарыдал и, раскинув руки, развернулся к отцу.

— Это мне неведомо, сынок, — проговорил Антонио, — но Виталь горячо заверял меня, что станет присматривать за домом, где живет сейчас. За домом, в котором я поселил его, пока ты болен, за домом, что я предназначил в дар тебе и твоей невесте. Виталь призвал злобного духа, который исполняет его поручения, и посредством этого злобного духа он довел тебя до тяжелой болезни, чтобы ты умер, а дом достался ему одному. Об этом он молился своему Богу. Он молился об этом, а Лодовико случайно подслушал его молитвы.

— Это ложь! Я не молился ни о чем подобном, — возмутился Виталь. — Я живу в доме по вашей просьбе, по вашей же просьбе привожу в порядок старинную библиотеку, разбираю древние манускрипты на иврите, оставшиеся от того старика, который жил в доме раньше. Но я никогда не молился злому духу, не просил его ни о какой помощи, и мне и в голову не пришло бы причинить подобное зло моему лучшему другу.

Виталь с недоверием глядел на Антонио.

— Как вы можете обвинять меня в подобном преступлении? Неужели вы думаете, что в надежде заполучить палаццо, который я мог бы купить за свои деньги, я вдруг пожертвовал бы жизнью самого близкого друга? Синьор, вы просто убиваете меня!

Синьор Антонио внимательно выслушал его, как будто бы еще не приняв ничьей стороны.

— Но разве в этом доме нет синагоги? — вопросил один из священников, тот, что выше ростом и, судя по виду, старше.

У него были темные волосы с проседью и острые черты лица. Но в выражении лица не наблюдалось жестокости. — Разве там, в Ковчеге, не обнаружились свитки с вашей Торой?

— Все это там есть, это правда, — подтвердил Виталь. — И все это уже было там, когда я переехал. И всем известно, что вещи остались от иудея, который жил в доме раньше. Двадцать лет эти свитки пролежали под слоем пыли.

При этих словах синьор Антонио как будто пришел в сильное волнение. Однако ничего не сказал.

— И ты никогда не использовал найденные манускрипты, чтобы творить злые молитвы? — спросил второй священник, более робкий с виду, зато теперь дрожавший от плохо скрываемого возбуждения.

— Я могу признаться перед всеми, что не использовал свитков в своих молитвах, — проговорил Виталь. — Если говорить откровенно, то я скорее гуманист, поэт и врач, чем правоверный иудей. Простите меня, но я не молился над свитками. Я хожу в синагогу с друзьями на субботнюю молитву, вы знаете моих друзей, они известны всем, это уважаемые в городе люди.

— Ага, — произнес старший священник. — Значит, ты утверждаешь, что не произносил священных и благочестивых молитв над этими странными книгами, и нам следует считать их сакральными книгами иудеев, а вовсе не непонятными, нечестивыми свитками с заклинаниями и тайными знаниями?

— Ты отрицаешь, что совершал подобные преступления? — спросил второй священник.

— Почему вы меня обвиняете? — воскликнул Виталь. — Синьор Антонио, я люблю вас. Я люблю Никколо. Я люблю его будущую жену как родную сестру. Вы еще со времен Падуи стали для меня настоящей семьей.

Синьор Антонио был заметно тронут, однако держался невозмутимо, как будто выдвинутые обвинения требовали от него твердости духа.

— Виталь, отвечай мне правду, — велел он. — Ты околдовал моего сына? Ты произносил над ним непонятные заклинания? Приносил ли ты клятвы врагу рода человеческого, предлагая ему смерть христианина с какой-то темной целью?

— Никогда, ни разу в жизни я не обращался к врагу ни с единым словом! — ответил Виталь.