Карина Шаинян - Желтоглаз

– Почему? – улыбнулась Нина.

– А у него глаза огненные, он себе глазами дорогу освещает, а ежели что, так и поджечь может… – Нина прикусила губу, чтобы не рассмеяться, Саня заметил и буркнул: – Думаешь, вру… Деда моего двоюродного видала?

Нина кивнула. Утром, собравшись, она заглянула в соседский двор и наткнулась на невероятно древнего, трясущегося старика, – костистое лицо, пегие волосы, дрожащий в вечном испуге рот. «А лазать туда… нех! Нех туда лазать!» – брызгал слюной старик. Сухие птичьи пальцы вцепились в Нинин рукав. «Огонь кругом, понимашь? Кругом огонь!» Нина отступила, но из избы уже выскочил Саня, схватил деда под локоть, успокаивающе забормотал. Старик обмяк, позволил увести себя в дом. «Ты не забаивайся, дед просто у нас на голову больной маленько, а так добрый, не обидит», – буркнул потом Саня, и Нина постаралась поскорее выкинуть происшествие из головы.

– Ну так вот… – Саня старательно обмял папиросу, закурил. – Они с братаном, с моим родным дедом, значит, пошли куропатку пострелять, да сдуру под Чертовыми Пальцами заночевали. Как филины заухали, так у них сердце в пятки ушло – а деваться некуда, не уходить же потемну. Всю ночь у костра тряслись, спать не ложились, – известно, филин к несчастью кричит. А как рассвело, им обидно стало, что птица на испуг взяла. Ну и полезли на скалы – гнездо искать. Чего хотели – сами не знают, может, птенца домой притащить, может так, друг перед другом хвалились. Дед-то приотстал, а брат его шустрей оказался – нашел щель, где филины жили, заглянул туда. Дед к нему бросился, да не успел, повезло ему… Филин-то от шума проснулся и глаза открыл. Не любит, когда в доме тревожат… Ну и поджег.

Саня бросил окурок в ручей и замолчал.

– Поджег? – переспросила Нина.

– Поджег. Промахнулся маленько, кедру запалил, от нее все и занялось. Дед говорит, горело – жуть как. Как выбрались, сами не помнят. А братан его так и не оклемался, вон сколько лет прошло, а так и ходит напуганный, трясется.

Саня собрал остатки еды, сложил в рюкзак, закинул на спину карабин. Нина поднялась, зачерпнула пару горстей из ручья. У воды был ягодный привкус, и вся она была пропитана солнцем.

Дальше шли молча. Скоро лес отступил, и начался горельник – серебряные мертвые кедры торчали из зарослей черемухи, жимолости, молодой березы. Кое-где у корней еще видны были старые угли. Тропа уводила в сторону от скал, пришлось продираться напрямую – через кусты, через поваленные бревна. Наконец выбрались на ровную площадку под самыми Чертовыми Пальцами. Здесь росла корявая, чудом уцелевшая лиственница, под ней чернело костровище, и рядом журчал невидимый в траве ручеек. Нина сбросила рюкзак и огляделась.

– Костер разжечь сумеешь? – спросил Саня. – Не забоишься одна ночевать? А то смотри, еще не поздно со мной дальше пойти…

Нина покачала головой, заворожено глядя на черные скалы. Саня потоптался рядом, не решаясь уйти. На душе у него было неспокойно. Сам он ночевать на горельнике не любил.

– Завтра ближе к обеду за тобой приду, – сказал он. – Ну ты это… В гнездо само не заглядывай, лады?

Нина серьезно кивнула. Достала потрепанный полевой блокнот, бинокль, пристроилась поудобнее в траве. До сумерек надо было высмотреть гнездо.

***

– Подглядевший сам уже не знает, зачем в нору полез, – шепчет старая Са. – От тоски под скалами голову потерял, всю ночь от криков Желтоглазого плакал, а как утро пришло, захотел мягкое, пуховое потрогать, руки, от слез замерзшие, согреть. Забыл, что не дано никому в дырку между нашим и чужим смотреть, что для того Желтоглаз и получился, чтоб не смотрел никто. Забыл, что Желтоглаз днем сторожит. Сунулся в нору, Желтоглаз на него и глянул – чего хотел? Кто позвал? А зрачки у него – уголь тысячелетний, а вокруг зрачков – пламя жарче солнца. Поджег разум Подглядевшему, спалил дотла. А разум, умирая в пламени, подумал, что лес горит, – и так громко кричал, умирая, так крепко верил в лесной пожар, что деревья все разом высохли. С тех пор там лишь кусты да бурелом…

Растекается по языку сладость – Нани кусает печеный корень, скрипит подгоревшая кожица на зубах, а под ней белое, горячее. Щекочет ладони трава, рыжие иголки сплелись узором – хитрым, хрупким, не разгадать даже старой Са. Зато лежать на них – мягко, пахнет вкусно, отцом пахнет, домом после дальней дороги. Скоро Нани в мертвый лес приведут, а пока можно и про нору, Желтоглазом хранимую, помечтать: вот бы заглянуть! Вот бы посмотреть хоть одним глазком, что на той стороне! Или свою судьбу среди хрупких косточек найти, узнать, что она не такая, как у всех, не обычная, что будет в ней странное, что путь интересным окажется.