Антон Фарб: Клаустрофобия

Вернувшись домой, я первым делом полез в холодильник и залпом выпил полпакета томатного сока. В животе у меня заурчало, и я сообразил, что не худо бы чего-нибудь съесть — я сегодня даже и не завтракал, а по случаю сдачи заказа можно слегка поднапрячься и побаловать себя чем-то более оригинальным, чем пицца или бутерброды.

Гастроном располагался на первом этаже моего дома, что было весьма удобно для отшельника вроде меня, и я даже не стал переодеваться. Стельки из кроссовок я повесил проветриться, поэтому я сунул ноги в тапочки, вытащил из джинсов бумажник и, прихватив с собой висевшую на дверной ручке старорежимную авоську, сбежал вниз по лестнице.

Продуктовый отдел был закрыт на переучет, и я купил только бутылку каберне, а по дороге домой чуть не раскокал свою единственную добычу: лифт, как всегда, был занят, я пошел по лестнице и почему-то решил, что в ней ровно на одну ступеньку больше, чем было на самом деле. Нога моя, не найдя опоры, сначала зависла в воздухе, а потом громко топнула об цемент, а бутылка звякнула о край ступеньки, и я испуганно втянул воздух сквозь зубы. Но все обошлось, и я, вернувшись в свою берлогу, выставил бутылку в центр стола и проинспектировал содержимое холодильника. Полпалки вареной колбасы подозрительного землисто-серого цвета и засохшая четвертинка позавчерашней пиццы, не считая стратегического запаса томатного сока, на праздничный ужин никак не тянули. Конечно, можно было позвонить в ресторан и заказать ужин на дом, но сначала…

Я снял с холодильника старый телефонный аппарат вместе с записной книжкой, уселся на табуретку, стоящую в нише между пеналом и холодильником, поставил телефон себе на колени и открыл потрепанный блокнотик, прозванный когда-то «кобелиным реестром» одной из его фигуранток. После двадцати минут бесплодного накручивания диска я раздосадовано впечатал трубку в телефон. Аппарат жалобно тренькнул.

Похоже, меня ждал еще один ужин в гордом одиночестве.

Пиццу я разогрел в микроволновке, а каберне налил в толстый граненый стакан и приступил к холостяцкому ужину, размышляя о том, что если я сейчас подавлюсь, и упаду посиневшей мордой в стол, то труп мой обнаружат недельки через две, не раньше… Как только я это подумал, крошечный кусочек колбасы скользнул не в то горло, и я поперхнулся. На глаза навернулись слезы, а кожу на затылке свело. Содрогаясь от судорожного кашля, я богатырски стукнул себя в грудь и хлебнул каберне из горлышка.

Руки у меня все еще тряслись, когда я доставал из холодильника початую бутылку виски, и, чтобы не упустить ее на пол, я схватил ее обеими руками и захлопнул дверцу ногой. Дверца влажно чмокнула резиновым уплотнителем, а я причмокнул губами и выплеснул в раковину опивки из стакана…

Остаток вечера я запомнил плохо.

Похмелье выдалось не из приятных. Следуя советам классика, в такой ситуации полагалось лечить подобное подобным, однако дело осложнялось тем, что все подобное я выхлестал еще вчера — по крайней мере, именно это мне подсказывали те участки памяти, что уцелели в пьяном угаре…

Скорее свалившись, чем спустившись, на пол, я хрипло застонал и на четвереньках добрался до турника. Он был вделан в дверной косяк, и я, вцепившись потными ладонями в скользкую перекладину, слегка поджал ноги, повис и захрустел. Позвоночник выпрямлялся болезненно.

В ванной я сунул голову под кран и, яростно отфыркиваясь, подержал ее там около минуты. Похмелье отпустило. Если бы я еще не рассадил затылок об кран, все было бы совсем хорошо…

Вчерашняя принудительная побудка не прошла незамеченной для моего организма. Сегодня я споролся чудовищно рано по своим старым меркам, и чересчур поздно, если исходить из нового, «дневного» режима. На часах было около двух, и я не вполне отчетливо понимал, на каком свете я нахожусь. Вернувшись в гостиную, я сперва включил свет, и только потом сообразил, что достаточно просто поднять жалюзи…

Свет хлынул в комнату, и я уверенно взял с книжной полки томик Акутагавы. Давно я его не перечитывал… Я плюхнулся на диван, закинул ноги на спинку и раскрыл книгу наугад. Вернее, она сама раскрылась на моем любимом рассказе — «Зубчатые колеса». Есть в нем одна фраза, что цепляет меня за печенку…

За стеной что-то зашумело. Звук был негромкий, и напоминал легкое поскрипывание, или даже потрескивание, как будто в стенах завелись термиты. Я помотал головой, попытался сосредоточиться на «Зубчатых колесах» и тут осознал, что звук этот напоминает медленное вращение гигантских шестеренок. Массивных, жирно-черных от смазки колес с квадратными зубцами, что смыкаются с хрустом и натужно поворачивают друг друга. От этого сравнения у меня опять заныла поясница.