Питер Страуб - Дети Эдгара По

И снова мир вокруг неё,

жужжат жуки, стрекочут птицы,

и гусеницы на ветвях деревьев.

И снова мир вокруг неё, и трудится она в чащобе,

раскинув сеть по полу джунглей,

но, пока она трудится, рабы прячутся.

Рабы прячутся, в шляпах с золотой каймой, с железными котлами и штуками сукна, с раковинами каури, сладким маслом, свечами, поросятами, овцами, гребнями.

А зверь идёт, принюхиваясь, через поля сахарного тростника, и дети прячутся в кустах, или в гамаках, или в колыбельках в хижинах, которые не могут их защитить, а их матери говорят, о, нет, о, нет.

Зверь бежит рысью, его штанины хлопают на ходу.

На плантации Мачадо. Где зверь отражается в глазах девочки Джози. Зверь отражается в глазах, в глазах чёрной девочки Джози, которую только что приобрёл Хорхе Мачадо.

Девочке двенадцать лет, у неё уже начались месячные, ей двенадцать, она тонкая и нежная, темноглазая и длинноногая.

Это происходит на плантации Мачадо, и в этом принимает участие сам Хорхе Мачадо, потрясённый взгляд Джозиных глаз, взгляд, полный страха, ужаса, а потом стыда, и прикосновение мужчины, который хватает её, владеет ею, чьей собственностью она является.

Шея Хорхе Мачадо давит на лицо девочки Джози, его руки прижимают её руки к бокам, и что он делает с ней, она не может остановить его, его толстая шея зажимает ей рот, его плечо давит ей на грудь, его плоть лезет в её плоть, и что он с ней делает,

а её глаза открыты и смотрят.

Где же мама девочки Джози? Мама теперь так далеко. И мама не может её защитить. И папа не может её защитить. Где же папа девочки Джози?

Это от страха, а может быть, от страха и злости, а может быть, от страдания, причинённого её телу, или от тяжести его шеи, давящей ей на лицо, или от его рук, удерживающих её руки, или от боли, которую он причиняет ей, девочка Джози не сдерживается и кусает Хорхе Мачадо. Она кусает его в шею, в шею, которая зажимает ей рот, она впивается зубами в эту шею так же глубоко, как он проникает в неё,

он потрясённо чувствует это,

и его кулак обрушивается на её рот,

и выбивает ей зубы, и кровь заливает ей рот.

Он встаёт на дыбы, точно зверь, и поднимает вместе с собой Джози, а Джози визжит, и кровь льётся у неё изо рта.

Но этого мало, чтобы сдержать гнев Хорхе Мачадо.

Его гнев не знает удержу, и он изливает его на девочку Джози.

И её крики вылетают из её рта вместе с кровью.

А Хорхе Мачадо всё лупит и лупит, его кулак точно молот, которым он бьёт её, она отмахивается от него руками, пытается защитить себя этими взлетающими руками, бьёт по нему руками,

пока он не вырывает их из суставов,

и её руки не повисают, как плети, вдоль её боков,

пока Хорхе Мачадо не изливает полностью свой гнев и с дикой животной силой не вырывает своими огромными ручищами обе руки девочки Джози из суставов.

— Вот он, ваш зверь, госпожа Габай, — говорит серьёзно Мария Сибилла, внимательно выслушав отчёт об этом происшествии. — И ваш зверь, доктор Кольб, ваш волк, который, как вы подозреваете, бродит, сверкая глазами, и рвёт клыками всё кругом, и ваш зверь, вдова Ивенес, ваш прекрасный белый зверь, семенящий за вами, как собачка, он сидит сейчас подле зверя, госпожа Габай.

В ту ночь во сне она видит себя на борту корабля, «Мира», который пришёл за ней из дома. Корабль поднимает паруса, и она возвращается на нём домой, в Нидерланды. Она стоит на палубе, когда корабль покидает берег и выходит в открытое море. Она стоит на палубе, солнце ещё не зашло, но воздух холодный. И когда приходит ночь, она всё ещё на палубе, хотя уже очень холодно. В своём сне она видит прибылую луну, планеты и звёзды. Во многих милях от неё.

На следующий день она в небольшом лесу, одна, без Марты. Лес называется Суримомбо, так как он тянется вдоль края плантации Суримомбо и виден с её полей.

В тот день она находит паука-птицееда. Это тарантул, волосатый, он оседлал свою жертву и пьёт из маленькой птички кровь. Птичка лежит на спинке всего в нескольких дюймах от гнезда, её головка свисает в развилку ветки. Мария Сибилла переносит всю сценку на пергамен, скрупулёзно и тщательно зарисовывая детали.

В то утро за завтраком она заявила о своём намерении прервать визит. В ближайший рейс «Мира» она взойдёт на его борт.

Это жара, говорит она им, побуждает её прервать свой визит, к тому же она ещё не оправилась от болезни, от малярии, и уверена, что не поправится никогда, если останется, и всё это время на неё веет жаром, раскалённым, колющим, настырным, как рот насекомого.