Не знаю, что меня разбудило, – учитывая последующие события, скорее всего, истошный вопль (что вскоре подтвердилось). Глаза я открыл моментально, на войне мы все привыкли просыпаться мгновенно. И два выстрела, один за другим, я услышал, уже практически бодрствуя. Моментально их определил как пистолетные: «ТТ» бабахает характерно и очень громко, особенно в закрытом помещении. Рассуждать тут было совершенно некогда, следовало действовать безотлагательно. А потому я подхватился, вырвал из кобуры пистолет и выскочил за дверь. Из соседней комнаты Сидоров вылетел, босой, как и я, в одном исподнем, но с автоматом на изготовку. Встали бок о бок, прислушались…
Снаружи, возле дома, судя по звукам, происходил изрядный переполох – ну, не переполох, конечно, там как-никак были не штатские, а обстрелянные бойцы войск НКВД, но все равно суета с шумом стояла изрядная. Прислушался я и отметил, что как-то очень уж хорошо мне слышна вся эта катавасия. Как будто…
Я ничего не сказал, только мотнул головой, и мы оба вприпрыжку кинулись на второй этаж. Нужно уточнить насчет планировки.
Дом имел форму вытянутого прямоугольника. С третьего на второй вели две лестницы, по меньшим сторонам прямоугольника. Со второго на первый – одна широкая, посередине, типа парадной. На третьем и на втором в торцах коридора располагались высокие застекленные окна, достаточно широкие, с полукруглым верхом и довольно маленькими квадратиками стекол в деревянных рамах. На первом этаже окна были расположены иначе – но это, в общем, никакого отношения ко всему случившемуся не имеет.
Так вот, едва мы спустились на второй этаж, сразу увидели, что окно справа, возле нашей лестницы, самым варварским образом изнахрачено: в раме зияет натуральный пролом, видно, как белеет дерево на изломах перекладин. И под окном – ни кусочка стекла, словно пролом был сделан изнутри и направлен наружу.
Я во весь голос позвал Петрова. Он не откликнулся и не обнаружил себя. Тогда я осторожненько высунул голову в пролом. Там, внизу, было темновато, до рассвета оставалось еще далеко, но горело с дюжину карманных фонариков – и все лучи сходились на одном человеке. Он сидел, опершись спиной о стену, с пистолетом в руке, другой держался за правую ногу и даже не стонал, словно бы подвывал жалобно. Лицо было в крови, но Петрова я узнал…
И такое было напряжение, что я кинулся наружу, как был, босиком, не озаботившись ни сапоги надеть, ни шлепанцы хотя бы. Сидоров топал за мной. Я добежал, растолкал солдат, рявкнул, чтобы мне объяснили, что тут происходит. Подскочил один из командиров взводов, стал докладывать. Ближайшие к месту часовые услышали сначала истошный вопль в доме (ага, он-то меня и разбудил!), потом раздались два пистолетных выстрела, треск, звон бьющегося стекла – и со второго этажа Петров обрушился. Выломал здоровенный кусок рамы, явно грянувшись в нее всем телом, со всего размаху – а перекладины были солидные, не реечки какие-нибудь, старой работы…
Прибежал санинструктор с сумкой (он тоже нам был придан), присел на корточки, что-то там потрогал, отчего Петров взвыл благим матом, повернулся ко мне:
– Перелом, товарищ капитан. Нужно занести в дом…
Петров, когда это услышал, словно бы осатанел. Такое впечатление, что и про боль забыл. Отпихнул медика так, что тот, не ожидая, полетел кубарем, мотает головой и орет, разбрызгивая с лица кровищу:
– Только не в дом! Не в дом! Не пойду! Перестреляю всех!
Вытягивает руку с пистолетом и начинает им водить вправо-влево, целя в окружающих. И беспрестанно орет:
– Не пойду в дом! Здесь бинтуйте!
Ну, тут ему не сопляки мобилизованные собрались… Сержант подобрался к нему слева, благо он мало что видел из-за направленных на него фонарей – и вмиг выбил пистолет ногой. Все мы этот прием давно освоили: нужно точнехонько угодить по определенной косточке в запястье, пальцы тогда сами собой разжимаются, и пистолет вылетает. К Петрову кинулись, схватили за руки, он вырывается, кричит, что в дом нельзя… Катавасия.
Я опомнился, громко отдал распоряжения: чтобы санинструктор сначала быстренько забинтовал голову и руки; по рукам у него тоже кровь текла, а те двое особенно не налегали, просто не давали двинуться, и все. Присел на корточки. Лицо у Петрова было совершенно сумасшедшее, да еще в кровавых ручейках и брызгах – та еще картинка. Ну, видывали и не такое… Я так рявкнул: «Молчать!», что он и правда заткнулся. Кое-какое соображение определенно сохранял.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу