Александр Бушков - Рельсы под луной

– Комбату доложим, – говорит Ленька язвительно. – А то и комиссару – так, мол, и так, гуляет в парке…

– Ага, – говорю я. – И в особый отдел еще. Чтобы решили, будто мы вчетвером собрались от передка отвертеться, психов из себя симулируем…

– Да я шучу…

– Да я понимаю, – говорю я. – Делать ничего не будем, кроме как помалкивать. Так оно будет жить проще и спокойнее.

Ванька, комсомолец наш, прямо взвился:

– Неправильно это! Такого не бывает!

– Бывает, – спокойно так, веско говорит наш Петрович. – Ты сам видел, что бывает. Я вот не видел, но людям, которым я вполне верю, случалось. А теперь вот и сам…

Петрович у нас был самый старший, лет сорока пяти. С Урала откуда-то. Мне он тогда по моей молодости казался натуральным стариком, ну, да зеленые сопляки из пополнения меня тоже иногда «дяденькой» звали, а мне всего-то двадцать восемь доходило. Ну, усы гвардейские, орден, две медали…

Ванька вдруг вскрикнул:

– Да откуда ж он взялся? Я неделю копал – и ничего…

И язычок прикусил.

– Ох ты, чадушко… – говорит Петрович все так же рассудительно. – Да кто ж не знает, что ты копал? Разыграли тебя, дурня, по полной, а ты и поверил… – помолчал и продолжает задумчиво: – А ведь вполне может оказаться, что это ты его ивы копал с ямами со своими. Слыхивал я про такое.

Я, между прочим, тоже малость и слыхивал, и читывал…

– Погоди, – говорю, – Петрович. Ну ладно, будь там могила… Но ведь нет никакой могилы, дураку ясно. С чего бы старорежимные немцы в старые времена своего, генерала немаленького, закопали, как собаку, около фонтана в парке? Ты их семейный склеп видел? Сооруженьице…

Петрович говорит:

– Могилы там, конечно, нет никакой. Но все равно, мог Ванька своими ямами что-то такое стронуть. Это бывает. Такое вот. Стронешь что-то – и вот вам. Я, конечно, не говорю, что правду угадал правильно, так ведь правды мы и не узнаем никогда, пожалуй что…

– Это точно, – говорю я. – Только лично я отныне срать буду устраиваться насколько можно ближе к дому. Хватит с меня одного раза… Хоть и было, а не должно такого быть…

– Копать будешь, Ванечка? – ласково так интересуется Ленька.

– Да поди ты! – Ваньку аж затрясло. – Я теперь буду, как сержант, честное комсомольское…

И пошли мы спать – а что еще делать? До третьих петухов сидеть и обсуждать явление? Да пропади оно пропадом! Нам от него ни горячо, ни холодно, нам бы довоевать, чтобы не убило и не покалечило… А рассказывать… Смыслу-то? Я бы вот первый не поверил, выложи мне кто такое, точно.

Так что взяли мы языки на замок. И больше, понятное дело, ночью туда не ходили. Очень может оказаться, он там и дальше расхаживал. Очень может быть, видел его еще кто-то, кроме нас, – но наверняка молчал в тряпочку, как мы, по тем же самым рассуждениям и причинам. Слухов никаких не ходило.

Знаете, мы с Ленькой не удержались, сходили назавтра на третий этаж, где у хозяев висели фамильные портреты, штук сорок. В любом приличном имении так полагалось, я еще пацаном читал. Хотели поискать – а вдруг он там есть?

Вполне вероятно, что и был. Только к тому времени братья-славяне над портретами поозорничали по полной. Какие вовсе выдрали, от каких одни лохмушки, да и на тех, что остались меньше других порезанными и подырявленными, опознать было никого нельзя. Кое-как мы рассмотрели, что там было аж четверо в похожих касках и с эполетами, но лиц уже не разобрать…

Ну вот, а через два дня батальон подняли по тревоге, подкатили «студеры», и кончилось наше мирное житье…

И вот что еще. Может, тут и нет связи, а может, кто его знает… Понятия не имею…

Война, чтоб ей ни дна, ни покрышки, продолжалась еще чуть не четыре месяца. И к девятому мая батальон наш – да и полк – проредило, как траву косой. Да и весь полк, в общем. Личный состав сменился, я как-то слышал от штабных, процентов на восемьдесят. Комполка убило на Одере, попал под бомбежку. Комбат лег на Зееловских. Начштаба майора Лактионова тогда же увезли в тыл с тяжелым осколочным. Начальник особого отдела, комроты, комвзвода – все были уже новые (комвзвода причем третий). Как с солдатами обстояло, я уже говорил.

Им от нашего отделения остались только мы четверо – я, Ленька Одессит, Петрович и Ванька Шушарин. И были мы, вот как бы выразиться, будто завороженные: ни царапинки! А ведь мы не в тылу отсиживались, мы все это время безотлучно находились в боевых порядках, участвовали во всех атаках. Ну конечно, таких везучих, если вспомнить штабиста и посчитать, был каждый пятый, и все равно, как-то так оно получалось везуче. Несколько раз личный состав отделения менялся, а мы четверо – будто заколдованные. Капитан Бирюков из полковой разведки (тоже из старых) однажды встретил нас, будучи выпивши, так и сказал: