М. Джеймс - Город гибели

— Он здесь, — опять сказал кучер.

Мы тихо проехали рядом, и в высокой траве обочины медленно проплыло на уровне колес чье-то лицо. Глупое красное лицо. Вытянутая голова с коротко остриженными волосами, казалось, одиноко лежала, уткнувшись У подбородком в пыль. Тело осталось в кустах, густо росших по дну глубокой канавы.

Это было лицо юноши. С виду ему можно было дать лет шестнадцать, возможно, меньше, возможно, больше. Время забывает такие создания, и они живут, нетронутые годами, пока сострадательная смерть не усыпит их в своих объятиях; добросовестная смерть, которая и в спешке никогда не забывает даже самых незначительных своих детей.

— Ага, а вот еще один.

Кучер произнес это с некоторым удовлетворением в голосе, как будто поймал взором нечто долгожданное.

Точно, еще один. Этот стоял почти посередине дороги в ярком солнечном свете на краю своей собственной короткой тени. Он стоял, втянув руки в рукава длинного пиджака, его голова втянулась в плечи и совсем вспухла от жары. Издали он казался, человеком, страдающим от сильного холода.

— Это близнецы, — пояснил кучер.

Идиот отковылял на два шага в сторону и посмотрел на нас через плечо. У него был невидящий и изумленный, словно зачарованный, взгляд. Он не обернулся нам вслед. Вероятно, промелькнувший перед его глазами образ не оставил никаких следов в уродливом мозгу. Когда мы поднялись на вершину склона, я выглянул из экипажа. Идиот стоял на дороге в том же месте, где мы его оставили.

Кучер вскарабкался на сиденье, щелкнул языком, и мы покатили вниз с холма. Время от времени тормоза ужасно скрипели. У подножия кучер ослабил это шумное устройство и сказал, полуразвернувшись на козлах:

— Скоро мы увидим еще таких же.

— Еще идиотов? Сколько же их здесь? — спросил я.

— Четверо. Дети крестьянина из Плумара… Их родители умерли, — добавил он через некоторое время. — Бабушка живет на ферме. В течение дня они болтаются на этой дороге, а в сумерках возвращаются домой вместе со скотом… Это хорошее хозяйство.

Мы увидели и двоих других: мальчика и девочку, как сказал кучер. Они были одеты совершенно одинаково, в бесформенные пиджаки и нечто, похожее на нижние юбки. Неполноценное существо, жившее в них, заставило эти создания завыть на нас с вершины насыпи, где они сидели, развалясь среди жестких стеблей дрока. Их коротко остриженные черные головы торчали сквозь ярко-желтую стену из бесчисленных маленьких цветков. От напряженного крика их лица побагровели; голоса звучали невыразительно и надтреснуто, словно подделывались под голоса стариков, а потом внезапно смолкли, когда мы свернули на тропинку между изгородями.

Я видел их много раз во время странствий по этому краю. Они жили на дороге, перемещались по ней туда-сюда, повинуясь необъяснимым порывам своих нелепых темных душ. Они казались оскорблением солнечному свету, упреком чистым небесам, болезнью сосредоточенной и целеустремленной силы этой дикой местности.

С течением времени из равнодушных ответов на мои вопросы, незначительных слов, услышанных в придорожных гостиницах или на самой дороге, часто посещаемой этими идиотами, история их родителей приобрела для меня зримые черты. Часть ее была рассказана одним истощенным и во всем сомневающимся стариком с огромным кнутом, когда мы с ним с трудом тащились через пески рядом с двухколесной повозкой, груженной мокрыми морскими водорослями. Затем другие люди подтвердили и дополнили историю, и, наконец, она целиком встала предо мной — страшная и простая повесть, так всегда оказывается, после того как все откроется. Вот эти мрачные испытания, пережитые невежественными сердцами.

Вернувшись с воинской службы, Жан-Пьер Бакаду застал своих стариков совсем в преклонном возрасте. С огорчением он заметил, что работа в хозяйстве ведется плохо. У отца уже не было прежней энергии. Работники не чувствовали над собой хозяйского глаза.

Жан-Пьер печально отметил, что куча навоза на внутреннем дворе перед единственным входом в дом не столь велика, какой ей следовало быть. Ограды не подправлялись, скотина была запущена. В доме мать была почти прикована болезнью к постели, и девушки громко болтали на большой кухне с утра до вечера, не получая выговоров.

Жан-Пьер сказал себе: «Мы должны все это изменить».

Однажды вечером, когда лучи заходящего солнца разлиновали густую тень, он обсудил дело с отцом. Над навозной кучей плавал туман, куры прекратили царапанье, чтобы окинуть быстрым взглядом круглых глаз двух разговаривавших хриплыми голосами мужчин, одинаково тощих и высоких. Старик, весь скрученный ревматизмом и согнутый годами работы, и более молодой, костлявый и стройный, беседовали, по обычаю крестьян, совершенно спокойно — не помогая себе руками, серьезно и не спеша. Но еще до захода солнца отец покорился рассудительным доводам сына.