Эрик Хелм - Уцелевший

— Ого!

— Торбьерн, хоть и был обыкновенной лесною сволочью, но рубился как сатана. Славным оказался бойцом, и честь я сыскал немалую.

— Ты одолел Торбьерна?

Родриго самодовольно ухмыльнулся и продолжил:

— Одолеть-то одолел, а вот доспехов на нем не водилось — берсерком числился. Не куртку же завшивленную брать! Поглядел я — кожаный мешочек у ворюги на шее болтается. Волчьей Шкуре он, думаю, уже безо всякой надобности, возьму хоть амулетик завалящий, повешу среди трофеев, будет что вспомнить под старость. Так, вообрази, уже связанного пришлось эфесом по голове колотить — чуть ли не зубами за гайтан ухватился, отдавать не хотел.

Эрна поморщилась.

— Бросил я мешочек в пустую сумку, решил после развязать, да сперва недосуг было, а потом...

— А потом новые неожиданные замыслы потребовали спешно трогаться в путь, — не без легкой горечи сказала Эрна, — и ты по забывчивости забросал честную добычу воинскими пожитками.

— Истинная правда, — вздохнул кастилец. — А вот и он.

Маленький чехол, не более пяти дюймов длиной, немного смахивал на ножны кинжала. Пришитый просмоленными нитками кожаный ремешок был перерезан пополам. Родриго попытался распустить мертвым узлом стянутые завязки, выругался и прибег к помощи лезвия.

Странный предмет, извлеченный из мешочка, источал бледно-лиловое сияние, хорошо заметное даже в довольно ярком свете вечерней зари. Эрна смотрела издали, но испанец держал добычу возле самых глаз и распознал ее происхождение безошибочно...

— Эк, сучий сын! И высушил, и прокоптил, сдается.

Родриго брезгливо швырнул талисман в траву.

— Тьфу, пропасть! Хотел бы я знать, кого это Волчья Шкура так жаловал, ежели... Пойду, сполосну руки, и тронемся. Пропадай такие трофеи пропадом.

— Постой, — сказала баронесса. — Не выкидывай. Цыганка вернется и подберет. Не надо.

— И то верно, — подумав, произнес Родриго. — Ты умница.

— Я боюсь, — дрогнувшим голосом выдавила Эрна.

— Вот уж напрасно. Со мною рядом бояться незачем.

Испанец ответил с намеренной беспечностью, однако и сам чувствовал изрядную тревогу. Лиловый ореол, стоявший вокруг несуразного талисмана, неопровержимо свидетельствовавшего о свершенном некогда загадочном зверстве, объяснению не поддавался. Равно как и противоестественное появление столь невероятно исчезнувшей старухи.

— Давай-ка, Эрнисита, заберемся в седла и двинемся. Уже смеркается.

* * *

Танит не покрыла и двух миль, когда окончательно стемнело. Девушке преградила путь колючая изгородь — густая и непреодолимая. Пришлось поневоле свернуть. Ярдов через четыреста впереди возникла колючая проволока, закрывавшая доступ к железнодорожной насыпи. Возвращаться назад к Истертону было и утомительно, и небезопасно. Танит заколебалась, гадая, как поступить.

Согбенная, темная фигура возникла, казалось, прямо из ночной мглы. Девушка вскрикнула и шарахнулась, но перед нею стояла всего лишь древняя, оборванная старуха.

— С пути сбилась, голубка? — прошамкал беззубый рот.

— Да, — чуть хрипловато сказала Танит. — Как отсюда легче выбраться на шоссе?

— Пойдем со мною, красавица. Я сама к шоссе поспешаю.

Хриплый слова прозвучали странно знакомой нотой, но девушка не могла припомнить, где слыхала его прежде. Странное ощущение одолевало Танит, словно в мозгу всплыл отголоск давно виденного и совершенно позабытого сна, когда немыслимо ни востановить мелькнувший за гранью бодрствования образ, ни вполне избавиться от смутной тени, вторгшейся в разбуженное сознание.

— Спасибо.

Танит шагнула вослед незнакомке, двигаясь вдоль колючей проволоки.

— Дай-ка мне ручку, красавица. Дорога тяжела для старых ног, — молвила старуха.

Девушка повиновалась. Холодная, жилистая лапка ухватила ее ладонь, чуть не оцарапав длинными крепкими ногтями. Почувствовав неожиданное головокружение, Танит оступилась.

Откуда-то из потаенных закоулков мозга, из-под серого поверхностного слоя, из тех заповедных глубин, о назначении которых по сей день бесплодно спорят ученые специалисты, внезапно всплыло, точно дребезжащий звон оборвавшейся струны, резкое, отрывистое, бессмысленное слово:

«Мизка.»

— Мизка... — машинально произнесла Танит.

— Она самая, красавица. Так меня и зовут. Позабыла старушку, правда?

— Нет. Разве мы уже видались?

— Да, голубка, один раз.

— Когда же?

— Давно, милая, давно. Ты позабыла, и не диво. А нынче ночью припомнишь. Нынче ты все припомнишь, красавица.