Морис Сандоз - Тсантса

Я молча согласился и пошел за доктором на третий этаж в относительно новой части здания, где «отдыхали» выздоравливающие и усталые пациенты, большая часть которых больше уже никогда не увидит Марсель, разве что только сквозь зарешеченные окна своих комнат, кстати сказать, очень чистых и уютных.

Доктор Марченд постучал в дверь комнаты, которая была расположена, помню как сейчас, в конце коридора. Низкий голос ответил: «Войдите».

Вытянув ноги, на легком стуле сидел мужчина в халате, закутанный в шаль. Лицо мужественное, молодое.

С первого взгляда меня потрясла элегантность его рук, длинных и худых, как у мумии. Потом мое внимание привлекло лицо. Я не мог оторвать от него глаз. Черты лица были правильными, брови красиво изогнуты над чудными яркими глазами, четкая и чувственная линия губ. И тем не менее его лицо мне было неприятно.

В нем чего-то не хватало, и я понял чего, когда он встал, чтобы поздороваться с нами.

Он был высоким и на первый взгляд казался хорошо сложенным, но голова как-то не соответствовала его телу.

Если смотреть на него в профиль, то это не так бросалось в глаза, но если смотреть на него в анфас, то было видно, что голова слишком мала для его большого тела. Лоб был как-то «сжат», что производило неприятное впечатление.

«Последний из рода», — подумал я и сел. Пока доктор расспрашивал больного о самочувствии, я осматривал комнату. Много книг на различных языках. Рядом с полным собранием сочинений Пруста стоял Томас Манн, книги Хаксли и Лоренса — рядом с Д’Аннуцио.

Тот порядок, который царил в этой комнате, говорил о том, что здесь живет вполне нормальный человек.

— Мой друг хотел бы познакомиться с вами, — сказал доктор, закончив задавать свои обычные вопросы. — Он изучает метафизические и физические проблемы. Поэтому я рассказал ему о вас. Из соображения осторожности я не стал говорить ему о вашем деле, но, может быть, вы сами почувствуете желание поделиться с ним своим рассказом. Воображаю, как вы его заинтересуете, и, может быть, это кому-то поможет, если, конечно, еще найдутся такие, кто захочет повторить ваш опасный эксперимент.

Должен признаться, что преамбула доктора разожгла мое любопытство до крайней степени, и я мысленно молил бога, чтобы пациент не замкнулся в себе. Психиатры подтвердят, что такие ситуации часто встречаются.

— Мой эксперимент! — воскликнул Джоуз Ф. — Мое преступление, вы это имели в виду, доктор? Вы намекнули, почему я должен повторить свой рассказ, в самый последний раз, рассказ о событиях, которые привели меня к вам.

Доктор Марченд встал.

— Вам известно, Дон Джоуз, что я знаю вашу историю наизусть. Вы ни разу не изменили голоса, порядка событий. Вы извините меня, если я оставлю вас наедине с моим другом. У меня много гостей (я заметил, что доктор избегал говорить «пациент»), я им постоянно нужен, я не хочу приобретать врагов среди них.

— Идите, доктор. Ваш друг присоединится к вам, как только я закончу свой рассказ.

Прежде чем уйти, доктор протянул мне пачку сигарет.

— Пригодится, — сказал он. — История, которую, вы сейчас услышите, очень длинная.

— Я не буду представляться, — начал мой собеседник. Достаточно сказать, что я француз, а звание Дона Джоуза я не заслуживаю, его мне дал доктор Марченд, он любит шутить. Мой отец родился в Бразилии и сколотил состояние на сахарном бизнесе. Когда он умер, все его состояние по завещанию перешло его брату, который являлся моим опекуном, вернее, который стал моим опекуном, когда я попал сюда. Моя мать умерла сразу после моего рождения. Когда я достиг соответствующего возраста, меня отправили в Рио, в колледж.

Я думаю — и доктор согласен со мной, — что полное отсутствие материнской нежности, которую не могли заменить ни контакты с равнодушными однокашниками, ни редкие встречи со священниками, — стало причиной того, что я узнал все задолго до наступления половой зрелости. Я скажу больше и признаюсь, я мечтал, чтобы мной кто-нибудь руководил, учил. Я хотел быть под властью представительницы противоположного пола, нежной и вместе с тем волевой.

Я заметил, что Дон Джоуз с особым удовлетворением подчеркнул слово «волевой».

— Ха! — подумал я. — Несомненно жертва мазохизма.

А мистер Ф. продолжал свой рассказ:

— Все женщины бразильского общества, с которыми я был знаком, казались мне нежными и кроткими, что никак не соответствовало моему идеалу. Многовековое португальское влияние и засилие религиозных догм делало их послушными и жертвенными в замужестве. Но с другой стороны, они мгновенно терялись, столкнувшись с непредвиденными трудностями. В путешествиях, например, их ужасает все: незнакомая еда, иностранные языки, даже испанский, хотя он почти не отличается от их родного языка; самые незначительные мелочи расстраивают их и все пугает — вид незнакомого насекомого, например, и даже слуги, которых они раньше не видели.