Иван Андрощук - Человек помер

На трибуну взобрался Каштанский: он держал в руке какие-то листки.

И только теперь в моем все еще заторможенном сознании начали проступать фрагменты последних суток. Каштанского я вызвал сам, с большого бодуна отправив ему письмо:

Перечитав письмо, и крякнув еще полтораста, я расчувствовался, как-то позабыл, что еще жив, и по всем мыслимым и немыслимым адресам, которые только выкопал в интернете, отослал следующее сообщение, попросив адресатов, в свою очередь, разослать его по всем мыслимым и немыслимым адресам:

Так вот в чем причина столпотворения в редакции и на кладбище! Оказывается, я же сам их всех и пригласил. На собственные похороны.

Каштанский вздохнул и начал:

– Друзья! Сегодня мы пришли проводить в последний путь замечательного человека. Много теплых волнующих слов было сказано в его адрес. Но мы с Климом Эдуардовичем, еще когда он был жив, рассудили, что нехорошо получается: когда человек умрет, все к нему обращаются со словами прощания, а он в ответ не может ни слова сказать. И вот Клим Эдуардович составил ответную речь и попросил меня огласить ее, еще не зная, как близок час. Так что позвольте мне несколько разнообразить устоявшуюся процедуру и зачитать ответ.

Переждав, пока рев перешел в сдерживаемое скуление на фоне нестройного воя, доносящегося с периферии, Сергей надел очки и и начал читать:

– Дорогие мои! Спасибо за то, что пришли проводить меня, спасибо за теплые слова, которые были сказаны над моей могилой – ибо по устоявшейся традиции все лучшее о человеке приберегают напоследок. Вижу скорбь на ваших лицах: кто-то уже смахнул украдкой непрошеную слезу. Не плачьте, друзья мои, ибо смерти нет: есть жизнь вечная.

Тысячелетиями человечество, превозмогая немыслимые страдания, шло к тому, чтобы запулить в космос своего представителя. Между тем, каждый из нас, пройдя земной путь, отправляется в космос без всяких на то усилий, и даже вопреки. И не виток вокруг крохотного земного шарика – великой песчинки Вселенной, делает он – но волен странствовать по всем мыслимым и немыслимым планетам, звездам, галактикам, которые только может вообразить. Ибо нет никакого воображения, есть только память о звездах, на которых мы родились, и куда возвращаемся, сбросив с себя мираж человеческих тела и жизни.

Тот, кто лежит теперь перед вами – не более, чем труп, пустая скорлупа человечья, мой отработанный модуль. Это – чудовище, вся сущность которого состояла в том, чтобы жрать, пить и размножаться. Не плачьте о нем: отдайте земле земное, и пусть оно там лежит. Мы сегодня отмечаем величайший из праздников – освобождение человека от этого монстра. Впереди – только звездный рай, ибо ад уже был – здесь на Земле. И поэтому, прощаясь, я говорю вам: как я рад, как я бесконечно счастлив, что больше никогда не увижу ваши гнусные мерзкие морды!

Относительное затишье сменила на миг полная тишина, – а затем нахлынула волна рыданий такой мощности, что все звучавшее здесь до этого показалось мелкой рябью перед разрушительной волной цунами. Голые ветви дерев заметались в ужасе: стаи ворон взмыли с них и, кружась, полузаслонили небо, а музыканты из похоронной команды непроизвольно сыграли туш.

Этого было уже слишком. Я ведь тоже – хотя и мертвый, но не железный. Мне стало невыносимо жалко всех этих людей, для которых моя кончина казалась величайшей утратой в их и без того нелегкой жизни. И я воскрес.

Я воскрес и сел в гробу, сконфуженно улыбаясь.

Гробовая тишина воцарилась над кладбищем. На тысячах лиц, обращенных ко мне, на какой-то миг проступили удивление, недоверие, страх. Затем они сменились обидой, возмущением, отчаяньем. Так меняется лицо маленького ребенка, у которого плохой дядя в разгар игры отнимет любимую игрушку. Через миг на них проступила свирепая, глухая ненависть. А еще через миг это были уже не лица – они трансформировались на глазах, покрываясь волдырями, наростами, рогами, удлиняясь в звериные пасти. Но это были не звери, не чудовища и не уроды. Все самое жуткое и отвратительное, на что способна человеческая фантазия, показалось бы детской страшилкой перед тем ужасом, который теперь надвигался на меня со всех сторон, излучая мощные, почти физические волны ненависти. Ни одному художнику, ни одному мастеру ужасов не удалось бы воссоздать хоть одно из этих чудовищ – ибо сделав это, он попросту сошел бы с ума, прежде чем упасть замертво. И я не выдержал: упал в гроб и захлопнул за собой крышку.