Иван Андрощук - Охотники за именами

Трудно передать, каким ударом были для меня эти слова. Однако выбора у меня не было. Я разрисовал лицо белой краской, сел у порога мужского дома и со слезами на глазах запел ритуальную песнь. Вечером ко мне подошёл Берн Йохансен. Он удивился, увидев меня в столь унылом состоянии, и спросил, чем оно вызвано. Я передал ему свой разговор с вождём. И сказал, что очень люблю Уалиуамб. Выслушав меня, Берн очень развеселился. «Успокойся, – еле выговорил он сквозь смех. – Мне не нужна твоя девушка. Уалиуамб никогда не станет женой человека по имени Берн Йохансен».

Ночью я разбудил Берна и спросил, не хочет ли он увидеть цветок ботем, которого не видел ещё ни один белый человек. Берн сказал – да, но почему среди ночи? Давай подождём утра. Я объяснил, что ботем цветёт только ночью и только один раз в году – сегодня как раз такая ночь. Не успел я договорить, как Берн уже собирался. Через несколько минут мы были в пути.

Луна в ту ночь была белой, как лицо воина, вышедшего на охоту за головами. Мы направились на её свет, ибо в этом направлении всегда уходили охотники. Один только раз, шесть лет назад, луна светила им в спину. Тогда в той стороне, на воде, стояла большая лодка белых. Я шёл впереди и тихо напевал. Если бы Берн внимательнее относился к нашим обычаям, он бы понял, что это за песня и куда мы идём. Но он ни о чём не подозревал.

Мы прошли лес: дальше была открытая местность, за которой начинались владения горных людей. Здесь, в долине, прячась в высокой траве, журчали ручьи, бежавшие с гор к побережью. На берегу одного из них и цвёл ботем.

В том, что я сообщил об этом цветке Берну, была лишь часть правды: – его действительно не видел белый. Но не потому, что он столь редок, просто белым, которые забредали к нам прежде, было чихать на цветы. И сегодняшняя ночь не была, конечно, единственной в году – просто ботем цветёт только в полнолуние. Я привёл Берна на место и показал на куст ботема, свесившегося над водой. Берн пошёл вперед: послышалось его удивлённое бормотание, и вскоре он уже ничего не видел и не слышал вокруг себя. Я выхватил бамбуковый нож: конечно, железный, который мне подарил Берн, был острее и надежнее, но обычаи племени должны быть соблюдены.

В моём рассказе я опускаю многие подробности, которые с гордостью повторял бы и повторял, рассказывая соплеменникам молодой йе-кйори. То, в чём папуас видел гордость, в белом вызывает ужас и омерзение. Короче говоря, в селение я возвращался уже один – если не считать головы Берна Йохансена, которую я нёс под мышкой.

Утром я с моим трофеем отправился к колдуну. Выслушав мой рассказ, колдун подумал и сказал, что череп Берна Йохансена раздобыт с соблюдением всех ритуальных требований йе-кйори. Теперь это имя и жизненная сила, которую оно содержит, принадлежат мне. Тут же был совершен ритуал присвоения имени.

Так я стал Берном Йохансеном. Вскоре состоялась свадьба – прекрасная Уалиуамб стала моей женой. Все были довольны, и больше всех – отец невесты: конечно, старый хитрец и в мыслях не имел отдавать дочь датчанину, ему нужно было только имя. Мои друзья ко дню свадьбы построили нам с Уалиуамб хижину. Череп Берна и оставшийся от него гербарий заняли в нашей хижине почётное место.

Потом у нас появились дети. Как и все отцы йе-кйори, я ходил за именами для них в горные селения и даже дальше, на восточное побережье. В охоте за черепами я оказался удачливее моего отца – каждый раз приносил имена не только для своих сыновей, но и для племянников – моих и Уалиуамб. Соплеменники считали, что причина моих удач – жизненная сила моего нового имени. Возможно, так оно и было.

Но прошли годы, прежде чем сила имени Берн Йохансен заявила о себе по-настоящему.

Через шесть лет у меня начала светлеть кожа. Происходило это медленно и незаметно – я обнаружил перемену только тогда, когда однажды сравнил свою кожу с кожей Уалиуамб. Одновременно распрямлялись и становились светлее волосы. Началась дикая, не прекращающаяся ни днем, ни ночью боль в суставах – тогда я не знал, чем она вызвана, и только намного позже понял, что мой скелет приходил в соответствие с моим новым обликом.

Потом меня вдруг начали интересовать растения. Я мог часами, а то и сутками бродить по окрестным лесам, разыскивая редкие травы, я мог часами изучать их, разглаживая вьющиеся стебли, рассматривая листья и цветы: порой откуда-то выплывали названия, и эти названия не имели никакого отношения ни к языку йе-кйори, ни к другим языкам, которые мне приходилось слышать.