Джеффри Сэкетт - Клеймо оборотня

— Естественно, в первую очередь мы думали о безопасности, — с воодушевлением рассказывал он. — Вот эти стекла, а также окна в коридорах — зеркальные. Предосторожность против любителей подглядывать. Стены звуконепроницаемые, да и вообще все тут сделано из самых современных, самых прочных материалов. Никто не проникнет внутрь и не выйдет отсюда без специального разрешения.

Луиза остановилась и тронула брата за рукав:

— Подожди, Фредерик, подожди. Я не хочу с тобой спорить, а тем более драться. Ты просто должен выпустить нас отсюда. Мне это не нравится, Фредерик… Как-то не по себе… Меня тошнит и вообще…

— Не спеши, Луиза, обдумай все хорошенько, — прервал ее Брачер. — В конце концов ты поймешь, что этим можно гордиться. А теперь помолчи. — Он остановился перед одной из камер. — А вот и наши гости. Молодого звать Янош Калди, а старика — Бласко. Оба имени довольно распространены среди представителей неполноценных рас.

Пока Брачер говорил, Бласко подошел к решетке и начал что-то с жаром говорить на непонятном языке.

Брачер ухмыльнулся:

— Насколько я могу судить, он изъясняется на простонародном диалекте испанского, здесь его никто не понимает. Само собой разумеется, неполноценные в расовом отношении особи попадают сюда только одним путем — в качестве человеческого материала для будущих экспериментов. — Он спиной почувствовал, как при этих словах Луиза буквально впилась в него взглядом, но он не повернулся. День близился к закату, и он рассчитывал воочию увидеть один из припадков Калди, а поэтому ему меньше всего сейчас хотелось тратить время на бесцельные споры с кузиной.

— Но, вероятно, в университете можно найти специалистов в этом языке и, — неуверенно начал Невилл.

— Нет, наши правила безопасности это исключают. Мы не можем допустить, чтобы кто-нибудь узнал, чем мы здесь занимаемся.

Бласко говорил без остановки. В его голосе слышалось отчаяние, страх и мольба. Невилл пожал плечами:

— Я ничем не могу помочь, Фредерик. Я знаю греческий, латинский и древнееврейский. Я знаю французский и немецкий, но этот… увы! — он покачал головой.

— Не будь идиотом, Джон, — грубо оборвал его Брачер. — Я же объяснил причину, по которой вы здесь. Мне нужен психолог, а не переводчик. Нас интересует Калди, не Бласко. Они были вместе, когда их обнаружили, именно поэтому мы и поместили их в одну камеру и не хотим разлучать, пока не выясним, что же произошло и почему.

Луиза изо всех сил пыталась скрыть свой интерес к увиденному и услышанному, однако ей с трудом это удавалось. То, что она мельком увидела в морозильной камере, произвело на нее жуткое впечатление, впрочем ее гнев, уныние и отвращение на самом деле были вызваны скорее неожиданным столкновением с ужасной реальностью происходящего. И где? В месте, которое она, казалось бы, так хорошо знала, где проработала столько лет. Она смотрела на двух заключенных в камере мужчин и чувствовала, как в ней поднимается жалость и одновременно стыд. Бедняги, думала она, и тут же: „А сколько же их тут всего? Пока я в блаженном неведение работала здесь день ото дня, сколько их, таких же бедняг, заключили сюда и издевались и, бог знает, что еще с ними делали, и все это прямо у меня над головой!“

Она смотрела на узников и старалась понять, как повлияло на них пленение. Старшему, Бласко, крепкому на вид мужчине с осунувшимся лицом, было далеко за шестьдесят, а, может быть, и все семьдесят. У него были совершенно белые волосы и пышные, с проседью усы.

Янош Калди, молодой цыган, выглядел больным, что Луиза отнесла на счет обстоятельств, в которых он оказался. По виду ему можно было дать двадцать с небольшим, однако глаза, безучастно разглядывающие черное пятно на стене, были глазами старого человека. У него была очень белая кожа, а густые черные волосы спутаны и забрызганы грязью. Тонкие нервные губы и слегка изогнутый нос придавали ему облик аскета, а сутулые плечи и узкая грудь усиливали впечатление физического нездоровья.

Она резко повернулась к брату, чтобы сказать все, что она думает по поводу бесчеловечного обращения с пленниками, но неожиданно в причитаниях Бласко промелькнуло что-то знакомое, отдельные понятные слова. „Может быть, это итальянский?“ — подумала она. В школе, а затем в колледже Луиза изучала итальянский, на который, как ей показалось, был похож язык Бласко. Впрочем, с мелодичным флорентийским диалектом, который лежит в основе литературного итальянского языка, он, безусловно, имел мало общего. Очень неуверенно она спросила: