Уильям Блэтти - Экзорсист

— “Шивас Ригал”! — гордо воскликнул он, вынимая бутыль шотландского виски.

— Откуда деньги — из фондов для бедных?

— Еще чего! Стану я ради этого свой обет бедности нарушать.

— Ну так откуда она у тебя?

— Украл, разумеется.

Каррас покачал головой с улыбкой; достал стакан, потянулся за кофейной чашкой.

— Охотно верю, — бросил он, направляясь в ванную, чтобы в крохотной раковине ополоснуть посуду.

— Сильна же вера твоя, сын мой.

И вновь укол знакомой боли; Каррас отмахнулся от невольного напоминания, вернулся к другу и сел рядом. Дайер сорвал печать.

— Отпустишь грехи мне сейчас или позже?

— Ты лей, главное, — ответил Каррас, — а там уж сразу все и отпустим друг другу.

Стакан с чашкой Дайер наполнил до краев.

— Президенту колледжа разве позволительно пить? — бормотал Дайер. — Дурной пример, тем паче. Ах, от какого же я избавил его искушения!..

Каррас выпил; выдумке не поверил — слишком хорошо знал президента. Человек большого такта, всегда остро чувствующий чужую боль, он не любил действовать прямолинейно. Дайер пришел сейчас, конечно, просто как друг, но в том, что президент дал ему пару напутствий, сомнений быть не могло. Когда приятель упомянул как бы невзначай, что Каррасу “пора отдохнуть”, тот мигом расслабился с облегчением: это был хороший знак.

Дайер развлекал его всеми силами: смешил как мог, описал вечер у Крис Мак-Нил, выдал кучу новых анекдотов об отце-дисциплинарии. Не забывая и стакан Карраса наполнять регулярно. Наконец, трезво оценив обстановку, поднялся с кровати, уложил на нее друга, а сам пересел за стол и продолжал говорить до тех пор, пока глаза у того не закрылись окончательно.

Тогда Дайер встал, подошел к Каррасу и расшнуровал ему ботинки. Затем сбросил их на пол.

— Опять чего-то воруешь? — пролепетал тот сквозь сон.

— Нет, погадать тебе хочу по подошвам. Молчи и спи себе.

— Среди иезуитов ты у нас — первый взломщик…

Дайер рассмеялся негромко, снял пальто с вешалки и накрыл им друга.

— Это уж — кому как выпадает. Одним — платить по счетам. Другим — четками тарахтеть да за хиппарей с М-стрит молиться… Это я всех вас имею в виду, вместе взятых…

Каррас не ответил. Он дышал теперь глубоко и ровно. Дайер бесшумно проскользнул к двери и потушил свет.

— Воровство — грех, — донеслось из темноты.

— Mea culpa [10] Виноват ( лат. ). , — мягко ответил молодой священник. Он выждал немного, убедился в том, что сон свалил Карраса окончательно, и вышел наконец из коттеджа.

Каррас проснулся в слезах среди ночи. Ему снилась мать. Он стоял у окна какого-то манхеттэнского здания и увидел ее: она вышла из подземного перехода с бумажным пакетом в руке, перешла улицу, остановилась у тротуара и стала взглядом искать сына. Он помахал ей рукой, но мать, не подняв головы, побрела куда-то по улице мимо автобусов и грузовиков, в мутном мельканье недобрых лиц. Каррас в отчаянии выскочил из дверей, стал звать ее, представляя себе, как стоит она где-то, потерянная, в каменных подземных джунглях… Но нет, найти ее он так и не смог.

Каррас дал собственным рыданиям утихнуть, затем пошарил по столу, нашел бутылку. Некоторое время он сидел на кровати и пил, ничего перед собой не видя, чувствуя лишь теплый поток нескончаемых слез на лице. Да, это горе всегда было с ним: оно не умирало в душе — как детство… Однажды в комнате его раздался звонок. Он поднял трубку — звонил дядя:

— Димми, знаешь, э’дэмма эта, или как там ее, она ей как-то в голову стукнула. Врачей к себе не пускает, что-то кричит такое… Вроде как с приемником своим талдычит. Как бы не пришлось в Беллвью нам ее свезти, а, Димми? В нормальную больницу такую не примут. А там — отлежится пару месяцев, как огурчик будет! Тогда, глядишь, мы ее и обратно, а? Слышь, Димми, ладно, сразу тебе скажу: свезли мы ее уже. Этим утром: укол сделали — и туда. Не хотел я тебя беспокоить, да видно не обойтись: чего-то подписать там такое нужно. Так что уж… А? В частную клинику, говоришь? А у кого деньги, Димми, у тебя, что ли?..

Каррас не заметил, как снова заснул.

Он проснулся в холодном оцепенении, будто вся кровь высохла вдруг от воспоминаний. Пошатываясь, добрался до ванной и принял душ, затем побрился и надел рясу. В пять тридцать пять Каррас вышел, открыл ключом двери Святой Троицы и, приготовив все необходимое для молитвы, стал слева от алтаря.

— Memento etiam… — шептал он в тихом отчаянии. — Помни рабу твою, Мэри Каррас…

Он глядел в закрытую дверь, а перед глазами оживало уже, шевелилось чье-то лицо. Это была медсестра из Беллвью: из изолятора за ее спиной доносились вопли.