Ирек Грин - Дневник дьявола

Я долго с ненавистью всматривался в его синие глаза и в конце концов захлопнул крышку гроба, как раздосадованный любовник — дверь. Я начал исступленно писать, яростно повторяя слова, которые проступали на стенах и проникали в мозг, вызывая боль и слабость: «Тебя уже нет. Твоя игра закончилась. Теперь моя очередь. Полжизни я лгал ради тебя, пришла пора рассчитаться».

И вдруг я понял, что именно это он и задумал. Поэтому оставил мне свой дневник. Ну что ж, хорошо, Адриан Фишман, получи то, что хотел! Поехали!

Итак, моя кузина Вальпургия смазала странные раны, напоминающие ожоги и постепенно расползающиеся по всему моему телу, мазью, прописанной дерматологом (несмотря на все старания, ему не удалось установить происхождение этих гноящихся язв), и я приступил к работе, с благодарностью принимая ласку от своей единокровной сестры, время от времени расчесывавшей кожу на моем торсе.

Лишь раз в дневнике Адриана Фишмана я наткнулся на упоминание о себе. Я возьму этого Августа на работу. Он паяц, но знает иностранные языки. Фотограф из него педантичный, хотя и довольно посредственный. Самого главного не замечает. Композицию выстраивает правильно. По всей видимости, умеет держать язык за зубами. Им легко манипулировать. Вот и все, что он мог сказать о человеке, с которым проработал двадцать лет и который посвятил ему свою жизнь!

Родился я, кажется, в Гейдельберге, в конце холодных пятидесятых, в доме на углу улиц Гёте и Манна, которым моя семья владела на протяжении двух столетий. Отец был врачом-психиатром. Мать вела хозяйство и время от времени писала скучные акварели. В средней школе я был отличником и проявил необыкновенные способности к иностранным языкам. Вступая в ворота Гейдельбергского университета, я бегло говорил по-английски и по-французски. Тогда же я начал учить русский. В университете мой выбор пал одновременно на иберийскую и арабскую филологию. Первый курс я сдал на «отлично», поэтому отец, которому было известно о моем увлечении фотографией, купил мне «Никон» и четырехнедельную экскурсию в Мексику. В течение всей поездки я не расставался с фотоаппаратом. После моего возвращения друг отца, издатель крупнейшей местной газеты, опубликовал два моих снимка. На них был изображен пьяный в стельку мужчина, с наполовину пустой бутылкой текилы в руках, лежащий на деревянном помосте перед баром, и женщина, положившая на этот помост младенца и спешащая прочь. Кроме того, я снабдил фотографии коротким комментарием о том, как догнал женщину, убедил ее вернуться за ребенком и сам проводил пьяницу к ним домой. Это была ложь, на самом деле я дал проходившей мимо мексиканке пять долларов, чтобы она положила младенца рядом с каким-то голодранцем и отошла на минуту. В дневнике Фишмана есть такая фраза: Сюжет для снимка нельзя создавать искусственно. Можно фотографировать все что угодно при условии, что это случится и без твоего вмешательства . Этот человек — последний, кто мог бы поучать других. Поэтому я не чувствую никаких угрызений совести. Мексиканские снимки произвели должное впечатление. Ко мне стали поступать заказы. Я старательно изучал культуру, искусство и языки людей, которые когда-нибудь могли оказаться перед моим объективом. Дело в том, что, вопреки желанию отца, я хотел стать фоторепортером. Все каникулы я проводил в путешествиях, используя любую возможность, которую мне предоставлял солидный банковский счет моего отца и собственные, довольно приличные — учитывая возраст — доходы. Пару раз мне даже удалось отличиться, например, когда я оказался в центре беспорядков в секторе Газа. Молодые парни бросали камни в израильских солдат, те в ответ стреляли им по ногам. Вот что разворачивалось перед моим объективом: юноша в арафатке падает на землю. Его товарищи поднимают его, он кричит. Поодаль двое вооруженных до зубов мужчин в камуфляже целятся в эту группу из автоматов. Несколько раз я взводил затвор, как вдруг — все произошло за долю секунды — заметил перед собой покрышку. Я вырвал бутылку с бензином из рук палестинца, упавшего на колени рядом со мной, и швырнул ее в центр покрышки. «Подожги ее, ну же, подожги!» — кричал я по-арабски. Когда покрышка наконец загорелась, в клубах черного дыма и раскаленном воздухе прямо на меня уже бежали боевики с юношей на руках. Моя работа была отмечена на всемирном конкурсе фотожурналистики «World Press Photo». Согласитесь, это был прекрасный снимок.