Юрий Бурносов: Над озером, в глухих дубровах...

– А чего ж, – согласился я. – Надо и самим побаловаться иной раз…

Деликатес в виде филе нам доставался редко. А из требухи ничего дельного приготовить не представлялось возможным: печень была ядовитой, икра шла в засолку, да и попадалась редко – в нерест лов прекращали. Пузыри Пономарев велел собирать, какое-то есть им применение, пузырям.

Ну вот. Теперь нужно все разделать, почистить, внутренности выбросить в специальный чан, потом промыть выпотрошенные туши и переправить их в консервный цех. Там ими займутся Драган и Степан Степаныч – эта неделя на их совести. Пусть сами разбираются, что в консервацию, что в заморозку, откуда там какие заказы пришли – из буфета Госдумы, из Правительства, из Администрации Самого, из элитных ресторанов… Аппетиты у них дай боже, а ловится не так уж и много.

Что интересно: в вяленом виде ну совершенно не идет. Казалось бы, розовое полупрозрачное мясо, куда там семге с форелью, а не идет, и все тут. Вкус омерзительный. Загадка, да?

С непривычки на разделке работать тяжело, я месяца два привыкал. Таскай полдня тяжелые скользкие туловища, все в липкой слизи… Чешуя на комбинезон налипает, на руки, в рукава набивается. Нож выскальзывает, топор выскальзывает… Электрический резак есть, но он сдыхает регулярно, чинить уже надоело. А пойди-ка переруби хребет вручную…

А к концу работы начинаешь ловить себя на том, что всматриваешься в мутные пустые глаза – действительно, придумал же кто-то удачное выражение «рыбий глаз», – словно желая увидеть там что-то этакое… Ну, вы меня поняли.

Изо рта туши, лежавшей на плече Ломакина, надулся прозрачный слизистый пузырь. Надулся и бесшумно лопнул.

Ломакин молодецки спрыгнул с грузовика, не снимая тушу с плеча, за ним соскочил и я. На всякий случай попробовали резак. Где там, скыргыкнул и затих. Выключили от греха, пока не сгорело чего-нибудь…

– Так, я – башку, ты – хвоста, – распределил обязанности Ломакин.

Я вздохнул и взял топор. Не люблю с хвостом возиться – там хребет против ожидания толстоват, а с головой куда проще: раз маханул сплеча – и нет ее, головы…

Топор скользнул по крупной чешуе, и я едва не отрубил себе руку. Ломакин неодобрительно покосился:

– В инвалиды метишь?

– Мокрая, зараза, – виновато сказал я.

– Аккуратнее надо. Вот так.

Голова упала в заботливо подставленный бак.

Наверное, это правильно назвать «рыбсовхоз». Или рыболовная артель. На бумаге это у них вообще никак не проходит. Раз в месяц прилетает вертолет и забирает продукцию, потом, наверное, по железке или самолетами ее везут в Москву. Когда по телевизору показывают какой-нибудь фуршет или праздничный обед у кого из шишек, все мы с гордостью думаем, что вон, на столе, явно лежит наш улов. А может, и не с гордостью, но определенно думаем. Особенно много думает, по-моему, Пономарев. Не зря ему отвалили «За заслуги перед Отечеством», хоть и не самой высокой степени.

Живем мы в уютном двухэтажном домике, у каждого своя комната, вроде как номер в хорошей гостинице: небольшой телевизор «Сони», кондиционер, ванная… Столовая общая, повариха тетя Клава – кладезь кулинарных талантов, да и с продуктами вопросов нет. Все остальное – административный корпус в виде маленького строения, где сидит Пономарев и где помещаются рация, компьютеры и телефон, разделочный и консервный цеха, склады с морозильниками, генераторная, на берегу – хозяйственные постройки и причал, где торчит «Академик Вавилов». И вся артель. Или рыбсовхоз? Нет, все-таки, наверное, артель.

Озеро, хотя на картах и есть, попадает в закрытую зону. С одной стороны, заповедник, с другой – военный объект. По крайней мере, лесную дорогу, которая к нему ведет, стерегут военные, они же охраняют и периметр. В какую бы сторону ни пошел, рано или поздно наткнешься на колючую проволоку с табличками про стрельбу, а если вовремя не среагируешь, то и на патруль.

А мы тут сидим, как ученые в «шаражке» в сталинские времена. Только они делали самолеты, ракеты и атомную бомбу, а мы – мы делаем консервы и мороженую рыбу. И очень хорошо получаем. Очень хорошо. Правда, тратить деньги на всем готовом некуда, но мы копим, копим. И даже переводим в доллары. Не все – Бутов переводит в марки, он почему-то больше им доверяет. И рано или поздно я отсюда уеду с приличной пачечкой, а то и с чемоданчиком зеленых бумажек с президентскими портретами. Уеду на юг, подальше от комарья и вонючих репеллентов, от рыбной вони и дизельных выхлопов, от ворчания Сергеича и штампованных шуток Бутова… Буду лежать на песке, слушать компакты в плейере, пить холодное пиво.