Сергей Белошников - Ужас приходит в полнолуние

— Да, товарищ майор. Его предки в Бархатную книгу записаны. Стася как-то мне сама рассказывала…

— Стася? Источник твой то есть? — спросил я Михайлишина.

Он не ответил, смущенно переминаясь с ноги на ногу. Конечно, это и был его «источник». Ясно, как дважды два. Особенно если вспомнить, как он ее попку, кстати весьма симпатичную, взглядом оглаживал.

— В бархатную он записан… В ситцевую, — пробурчал я и пошел дальше. — Он барин, да и я не татарин… Какой бы он там ни был барин, но, если хоть как-то завязан в этой истории, я его расколю. И не таких кололи. Ладушки, Михайлишин, не забудь — с тебя отчет. А дворянина твоего я еще покопаю. И внучку его тоже, кстати. Уже официально. И знаешь, почему, сынок?

Михайлишин опять промолчал, топая в полушаге от меня.

— Потому что вчера, когда Пахомов чаи гонял у Бутурлина, там же присутствовала и твоя… бархатная внучка. Что же это ты, сынок? Снова лопухнулся?

— Я это знал, товарищ майор, — твердо сказал Михайлишин.

— А почему промолчал? Мне не сказал?

— Я вам говорил.

— Когда? — от неожиданности я снова остановился. Сегодня участковый меня радовал.

— Когда мы сюда ехали. Я же вам говорил: она почти постоянно живет у деда. По крайней мере, последнюю неделю.

— Живет, не живет… Это совсем не значит, что ты мне доложил о том, что она присутствовала на вчерашнем ужине Бутурлина с Пахомовым. И вместе с дедом пошла его провожать.

— Как провожать?

— А вот так, молча. Бутурлин утверждает, что они проводили Пахомова до ближайшего перекрестка, а дальше Пахомов пошел один. Они вернулись домой. И позже ночью ничего подозрительного не слышали и не видели. Бык да теля — одна родня, понятное дело. А ты, сынок, про Бархатную книгу мне горбатого лепишь.

— Виноват, товарищ майор.

— Виноват…

Я снял кепку и потер ладонью внезапно занывший затылок. Наверное, давление стало падать. А может, все из-за того, что с каждой минутой дело Пахомова становилось все запутанней и запутанней. Эх, сейчас бы плюнуть на все да отправиться домой. Выпить для профилактики хорошую рюмку коньяка, граммов эдак в семьдесят пять, закусить — и в постель. И защемить минуток эдак сто восемьдесят.

Я вздохнул. Мечты были явно несбыточные.

Я неторопливо развернулся и зашагал в обратную сторону, к видневшейся поодаль машине участкового. Михайлишин молча двинулся за мной. Я продолжил:

— У внучки твоей, как и у ее деда, нервы, видать, из стальной проволоки сделаны. Знакомому дедову, с которым она вчера за одним столом чаи распивала, голову ночью отрезали. А ей хоть бы хны.

— Да нет же, товарищ майор, она переживает, — горячо, даже чересчур, возразил Михайлишин. — Я с ней разговаривал. Она просто… просто гордая. Не хочет показывать, что у нее внутри творится.

— Внутри… Нутро твоей девицы меня не интересует.

— Почему ж это моей? — запротестовал было Михайлишин.

Я усмехнулся:

— Сынок, может быть, я уже и старый, но пока что не слепой. Короче: у твоего коллекционера единственное на сегодняшний день алиби — собственная внучка. Не бог весть какое, кстати, алиби. И у нее тоже, между прочим, весьма шаткое: родной дед. А ты, небось, догадываешься, что это такое — родная кровь.

— Вы что же, хотите сказать, что Николай Сергеич… — взволнованно перебил меня Михайлишин.

— Я ничего не хочу сказать. Мое дело — поймать убийцу. Скажет суд. А наша с тобой задача — рыть улики, выяснять мотивы, искать орудие убийства, выстраивать доказательства и — найти душегуба. Как можно скорее, понятно? Иначе нам небо с овчинку покажется. Ничего, что я тебе лекцию по основам криминалистики читаю, сынок? Не обижаешься, а?

Михайлишин, моментально залившись краской, словно красна девица, отрицательно замотал головой.

— То-то, — усмехнулся я. — Так что завтра — обоих ко мне на официальный допрос. Прямо с утра. Понял?

— Как не понять, товарищ майор.

Мы подошли к машине.

— Тогда все, — сказал я, залезая в салон. — Отвезешь меня в отдел, а сам иди, копай шпану до посинения. Чтобы к завтрашнему утру, до прихода этих твоих… добрых знакомых, у меня на руках был максимум данных по поселку и станции.

Через пятнадцать минут Михайлишин высадил меня возле райотдела. Я отпустил участкового восвояси, а сам пошел в райотдельскую столовую и там пообедал. Домой я не поехал: не хотелось портить Кате настроение своим мрачным видом. Потом я засел у себя в кабинете. Надо было успеть просмотреть материалы, наверняка уже поступившие по моему запросу. И заключение патологоанатома о смерти бывшего егеря Пахомова. Хотя я, естественно, ничего сверхнеожиданного от этого заключения не ждал, все равно с ним надо было ознакомиться — орднунг ист орднунг.