Антон Сибиряков - Антезис

После той истории, рассказанной нам Сашкой Брылевым, мне впервые приснился вагон. Тогда сон показался мне страшным, хотя до по-настоящему страшных событий оставалось целых полгода. Теперь же, спустя полвека, я наконец-то привык. Люди так устроены — ко всему привыкать.

Я снова видел их там, в том вагоне. Всех моих друзей. Шерлока, Женьку и Жижу. Конечно же, Жижу… Во сне он всегда прячется в конце вагона — под тридцать седьмым местом, там, где откатывающаяся дверь ведет к тамбуру. Я говорю ему, чтобы он вылезал оттуда, а он притворяется, что не слышит. Я смотрю на Женьку — в детстве я всегда на него смотрел, ища поддержки — и он кивает мне, красивый, высокий и загорелый. Спортсмен, лыжник, он был моим лучшим другом тогда. С ним считались все — даже старшеклассники, которые нас задирали.

— Помоги ему, — говорит Женька, а я боюсь признаться, что мне страшно.

Потому что на самом деле Жижа — это белая шевелящаяся масса окровавленных простыней. И она тянет ко мне свою побелевшую, отекшую в смерти руку, и я слышу шепот — «оно утащило меня в этот вагон, я прятался от него, но оно все равно утащило. Помогите мне, помоги мне…»

37 — надо же, насколько глух я был к цифрам, а эту запомнил на всю оставшуюся жизнь. Тридцать седьмое место. Именно там мы и нашли его. Нашли Жижу.

На улице солнечно, как и тогда. Душно и пахнет грозой. Она идет с севера, и уже сейчас я слышу, как погромыхивает за горизонтом. А, если встану на цыпочки и выгляну в окно через горы товара, сваленного на подоконнике, увижу, как потемнело небо, как над дальними крышами сталинских пятиэтажек оно пошло темными пятнами. Словно бы гроза — это старость, а тучи — неизбежная пигментация.

Я распечатал объявление на желтой бумаге и прикрепил к двери магазинчика на двусторонний скотч. Как мог — пальцы уже не те, и теперь поднявшийся ветер шелестит листком, поднимая его, словно юбку девицы. Это объявление для залетных покупателей, если такие найдутся: все постоянные уже в курсе моей сегодняшней отлучки. Я знаю, что Петр Алексеич, к примеру, приковыляет в любую погоду за хозяйственным мылом, а тетя Надя, скрючившись, пришаркает за парой бутылок белизны и сложит эту неподъемную тяжесть в холщовый мешок. И сын Петра Алексеича к вечеру заскочит за парой коробок стретча, непременно двадцатой микронности: у его фирмы аврал, они возят дорогую мебель. Поэтому вчера я всех их предупредил и сделал неплохую выручку. А на сегодня все мои постоянные клиенты закончились — поэтому через несколько минут я возьму ключ и закрою магазин. Над дверью звякнут колокольчики фэн-шуй, и я включу софиты — сегодня пораньше, потому что ночью они должны непременно гореть. Так давным-давно мне сказал отец Жижи, когда брал меня на работу продавцом — теперь я единственный владелец, но до сих пор выполняю все его указания.

«Сейчас, когда огромные гипермаркеты затирают маленькие магазинчики, как паковый лед, как айсберги, грозясь разнести их в щепки, софиты должны гореть еще ярче, чтобы все знали, что мы еще на плаву и все еще живы».

Отец и мать Жижи умели говорить красиво — они объездили с маркетинговыми выступлениями полстраны, заработали на этом кучу денег и вроде бы снова стали счастливы, но… мне казалось, что каждая их поездка — это очередной побег из проклятого места, пропахшего воспоминаниями. Им не хотелось возвращаться, иногда их не было по полгода, и я один, в семнадцать лет, вел дела магазина. Они заменили мне родителей, а я заменил им сына… и кажется, все было по-честному, но… почему мы должны проживать чужие жизни? Почему должны притворяться и бежать? Для чего? Сегодня, когда так много общего у ТОГДА и СЕЙЧАС, я больше не побегу. Не стану прятаться под чужим именем. Я стяну с верхней полки стеллажа пыльную коробку с ружьем и поставлю ее на стол, а сам усядусь напротив, в продавленное компьютерное кресло, и некоторое время буду просто смотреть. Так в детстве я смотрел на коробки с новогодними игрушками — отец доставал их с антресолей, когда в доме появлялась праздничная елка. Коробки были старыми, перетянутыми джутовым шпагатом и неизменно пыльными. Наряжать елку доверяли мне, и, как и любому ребенку, мне всегда не терпелось начать, но те минуты ожидания, пока я смотрел на нераспакованные коробки, были и остаются самыми главными. Именно в эти мгновения я ощущал свою значимость: маленький мальчик, творящий праздник своими руками.

Конечно, сегодня не Новый год — до заснеженных улиц и мигающих гирлянд еще далеко, но значимость и важность этих минут остаются прежними. Мне кажется, что в момент ожидания я непременно увижу Шерлока — он войдет со стороны прилавка, такой же, как в детстве, светловолосый мальчуган с красивым, почти девчачьим лицом. Он положит зачитанную до дыр книжку Дойла на стеллаж и достанет из вельветовых брюк потертую лупу. Глянет на меня сквозь увеличительное стекло и скажет, как всегда многозначительно — посмотри на эту пыль, она может многое рассказать.