Фернандо Триас де Без - Повелитель звуков

Я остановился на пересечении улиц и принялся раздавать пинки направо и налево: уличным фонарям, урнам, забулдыгам, мирно дремавшим на обочине, лошадиному навозу, лежавшему на мостовой, собакам, осмелившимся попасться мне на глаза. Я колотил кулаками в двери, грохотал щеколдами, обдирал костяшки пальцев о стены. Меня душил гнев. Я кричал: «Вот вам! Вот вам!»

Я вернулся домой и бесшумно открыл дверь. Было темно. Я прокрался к серванту. Здесь стояла серебряная шкатулка, напоминающая маленький ковчег, в ней тетя Констанция хранила все свои сбережения. Никогда прежде мне не приходила мысль о воровстве, но в тот миг… Я открыл шкатулку и высыпал ее содержимое в руку. Я не знал, сколько в ней денег, но чувствовал, что их более чем достаточно. Вернув шкатулку на место, я снова вышел из дома и отправился в квартал, не понаслышке известный каждому мужчине в Мюнхене. Я был полон решимости. Любое промедление убило бы меня. Кто я, гений или злодей? Виновен я или нет? Я должен был докопаться до истины.

В квартале царил полумрак. За пеленой густого тумана едва угадывались очертания дверей. Где‑то вдали маяком запретного острова горел тусклый фонарь. До меня донеслись тихий плеск воды, натужные стоны, приглушенный шепот, смех. А потом все стихло, как будто тишина поглотила все звуки. Камни мостовой блестели как отполированные театральные кресла в каком‑нибудь захудалом оперном театре.

Я дошел до фонаря и открыл дверь под ним. Ворот пальто почти полностью скрывал мое лицо. Владелица борделя приветливо улыбнулась, обнажив ряд гнилых зубов. В ее глазах отражалась вся нищета мира, нехитрая житейская мудрость, рабская покорность перед судьбой, уже превратившаяся в привычку. Она повидала немало на своем веку и уже ничему не удивлялась.

Мне назвали цену, я заплатил. Ей не пришло в голову задавать глупые вопросы или заглядывать мне в лицо. Она вручила мне ключ и провела по коридору. За закрыты ми дверям и слышалось тяжелое дыхание усталости, которая пытается притвориться страстью. Скрипели матрасы, жадные руки искали наслаждений.

Я вошел в комнату. Повсюду висели зеркала. Мое отражение множилось в зеркалах, точно смеясь надо мной. Жесткая постель, тусклый свет газовой лампы, глиняный таз, колокольчик, чтобы в случае чего можно было позвать на помощь.

Через минуту появилась и сама жрица любви. Я оглядел ее с ног до головы, и во мне не колыхнулось ни жалости, ни сочувствия. Я не обмолвился с ней ни словом, даже не спросил имени. Видимо, она сочла меня отчаянным гулякой, который не любит тратить время на пустую болтовню. Она сняла одежду и опустилась на кровать, спиной ко мне.

«Не вздумай взглянуть мне в глаза», – потребовал я. Наверное, тогда она подумала, что я один из тех отпрысков благородных семей, которые больше всего на свете боятся запятнать позором свое доброе имя.

Я спустил брюки и вошел в нее сзади. Никогда в жизни я не делал ничего более бесстыдного и отвратительного, чем в ту ночь. Вместе мы напоминали локомотив: те же однообразные механические движения, то же натужное дыхание. Холод под маской страсти. Равнодушная тишина, стократно усиленная зеркалами. Мне долго не удавалось расслабиться, мыслями я был далеко оттуда. В глазах плясало белое, с кровавой нитью лицо, а из головы не шел вопрос.

Я принялся наращивать ритм, и вот мы оба понеслись в неистовой скачке, со лба градом катился пот, волосы взмокли. Все это время женщина молчала, сотрясаясь от мощных толчков. С ней молчала и ее душа. Наконец, я был близок к цели. Пять секунд, три, две…

В изнеможении я рухнул на кровать и повернулся к ней. Ее глаза закатились. Из носа и ушей хлынула кровь. Язык вывалился изо рта. Она издала протяжный стон, и все было кончено.

Потом я оделся и еще долго смотрел на убитую проститутку. Я был еще пьян. Ни с того ни с сего я схватил ее за волосы, плюнул ей в лицо и заплакал. Ты хотел знать правду, Людвиг? Так вот она, твоя правда, говорил я себе. Прошло несколько минут. Молчание становилось подозрительным. Подняв ворот пальто, я спустился вниз и на негнущихся ногах прошел мимо хозяйки борделя. Она ничего не сказала, лишь послала мне полную лживой заботы улыбку, так, будто хотела убедиться, что клиент остался доволен.

Густой предрассветный туман облепил мое тело. Быстрым шагом я брел по улицам и вскоре оказался за городской чертой. Несколько километров я брел, не разбирая пути, а потом свернул на лесную тропу и углубился в чащу. Когда же я совершенно выбился из сил, я забрался на дерево и, сидя в ветвях, спел детскую песню. Спел почти шепотом, будто укачивая младенца. Так поют люди, которым уже нечего терять: безумцы или убийцы.