Виктор Точинов - Графские развалины

Свет загорелся. Нормальный, достаточно яркий свет круглого плафона под потолком. Но журчание никуда не исчезло.

Кравцов опасливо выглянул в коридор. Лужи не было. Замочная скважина не изображала «Писающего мальчика». Журчание, похоже, доносилось из кухоньки.

Он прошел туда, включил свет. Из крана текла тоненькая струйка — чуть отошла прокладка, не иначе. Кравцов туго завернул его — струйка исчезла. Воду следовало экономить — водопровода тут не имелось, на стене висел двухсотлитровый плоский бак из нержавейки.

Он глянул на часы — половина третьего. Спать расхотелось совершенно. Он прошел в дальнюю комнату, присел на край «траходрома», закурил. И подумал, что если вдруг подобные — до жути похожие на действительность — сны будут здесь повторяться, то семь тысяч при почти полном отсутствии обязанностей не покажутся таким уж подарком… И реальных выходов останется два. Либо выпивать на сон грядущий бутылку водки, страхуясь от сновидений. Либо спать днем — где-то в ином месте. А ночью сторожить, бодрствуя. От скуки можно будет чем-нибудь заняться. Пойти полюбоваться луной на графских развалинах, например. Только стоит надеть на голову строительную каску, памятуя о печальной судьбе Вали Пинегина.

Остановитесь, товарищ писатель, — оборвал он сам себя. Уймите писательское воображение. Хватит выстраивать сюжет для нового триллера из случайного сна и никак с ним не связанной текучки среди сторожей…

Боль в отбитом правом кулаке помаленьку слабела, и Кравцов почувствовал то, что она, боль, раньше не позволяла заметить — что и с левой кистью не совсем всё в порядке. Он взглянул на ладонь.

На мякоти виднелась дуга из красных вмятинок.

След его зубов.

Уснуть он смог лишь засветло. И проспал почти до полудня — без каких-либо сновидений.

Разбудило пиликанье мобильника. Звонила Танюшка.

— Папка, привет! Ну как ты там на новом месте?

— Нормально, — ответил Кравцов заспанным голосом. Не рассказывать же дочери о ночном кошмаре, в самом деле.

Танюшка тараторила дальше, похоже, не услышав его ответ:

— Слушай, папка, у меня к тебе дело на миллион рублей!

— Куда подойти за деньгами? — спросил Кравцов, окончательно проснувшись.

— У-у-у… — После секундного раздумья дочь не стала реагировать на шутку. — В общем, мне нужна сказка.

— Название и автора помнишь? Или народная?

— Да нет же! Мне надо написать сказку! Последнее задание по литературе перед каникулами. Поможешь?

— Так помочь или написать за тебя?

— Ну папусик… Ты же всё понимаешь… У меня экзамены на носу, а тебе это — раз плюнуть. Ты ведь у нас писатель…

В голосе её определенно появились льстивые нотки. Раз плюнуть… Недавно, действительно, так и было. Ладно, уж на уровне пятого класса писатель Кравцов даже в нынешнем своем состоянии что-нибудь из себя вымучит.

— На какую тему? — спросил он.

— Сказка о предмете. О любом. Какой первым на глаза попадется. Но чур небольшую — на пару страниц. А то ж я тебя знаю — войдешь во вкус да как размахнёшься…

— Послезавтра я буду в городе. Если успею сочинить — занесу. Устраивает?

— Вполне. Папусик, ты прелесть! Ну всё, я побежала, большая перемена заканчивается. Чао!

В трубке запищали короткие гудки.

Он встал, оделся, широко раздёрнул занавески. Окно выходило прямо на графские развалины. Провалы окон словно смотрели заинтересованно: что за новый человечек появился и копошится тут? Причём напоминало это взгляд не глаз, но пустых глазниц черепа. В принципе дворец и был сейчас скелетом — с которого содрали плоть безжалостные люди. Кравцову стало неуютно — и он задёрнул занавески. Неприятное всё-таки здание. Хотя в детстве вроде так не казалось…

Если предположить, думал Кравцов, что у зданий, особенно у старинных, есть какое-то подобие души — некий совокупный отпечаток мыслей и чувств строителей и обитателей, то у этого разбитого и изувеченного дворца душа маньяка-убийцы.

Редкий год он не мстил изуродовавшим его людям, не разбирая правого и виноватого. В основном гибла молодежь — спасовские подростки и молодые парни; так уж они устроены, что бурно растущий организм требует адреналина, толкая, особенно на глазах у сверстников, на самые рискованные подвиги, порой просто глупые, порой даже криминальные…

А залезть, невзирая на все запрещающие таблички, по отвесной стене, цепляясь за неглубокие выбоины и едва заметные выступы, да ещё намалевать краской, крупными буквами в самом недоступном месте, своё имя (кто постарше — писали имена любимых девушек) — это был поступок, позволяющий долго ходить с высоко поднятой головой. Если, конечно, всё заканчивалось благополучно.