Виктор Точинов - Графские развалины

Он внимательно прислушался. Оставался ещё один ориентир — шум проходящих по железной дороге поездов. В безветренную, как сейчас, погоду он долетал до сторожки Кравцова — почти неслышимый, если специально не вслушиваться. Грузовая станция работает круглосуточно — должно доноситься чуханье маневровых паровозов и лязг сцепляемых-расцепляемых вагонов.

Не доносилось ничего. Кравцов с удивлением понял, что не слышит обычных негромких звуков ночи. Не стрекотали кузнечики. Не подавали голос ночные птицы. Не журчали крохотные, сбегающие к Славянке ручейки.

Всё-таки она. Чёртова Плешка…

Голос Ады, тоже напряженно всматривающейся и вслушивающейся в ночь, прозвучал неожиданно и ликующе:

— Кравцов! Мы вышли! К самой окраине Спасовки! Смотри: сарай какой-то!

Он присмотрелся в указанном направлении. Действительно там виднелся прямоугольный контур, более темный, чем окружающая ночь. Судя по размерам — и вправду сарай или баня.

Уф-ф-ф… А он-то уже собрался поверить в Чертову Плешку… Но теперь — даже если они с Адой ушли изрядно в сторону — не заблудятся.

И они торопливо пошагали к сараю.

Примерно в то же время вызванная звонком анонимного доброхота «скорая помощь» обнаружила на пустыре неподвижно лежащего в луже крови Алекса. К удивлению врача и фельдшера, он еще дышал…

Близилась полночь — хотя большинство граждан, взглянув на циферблаты своих часов, уверились бы, что полночь давно миновала. Причиной такого повального заблуждения служит установленный много десятилетий назад Совнаркомом «декретный час» и относительно недавно введенное «летнее время». В результате полночь истинная, астрономическая, — момент, когда ушедшее за горизонт солнце находится в надире, — наступает летом в Спасовке через два с лишним часа после того, как в Москве пробьют полуночные куранты.

Сашок на часы не смотрел, он давно приучился обходиться без этого прибора. Но чувствовал: полночь приближается. И торопился закончить необходимые приготовления.

Пентагонон лежал на тщательно разровненной земле, в обширном подвале графских развалин. Именно сюда потребовал поместить его голос. Однако — отчего-то не сегодня, но лишь спустя две недели. До тех пор голос требовал укрыть пентагонон в надёжном месте, где-нибудь поблизости.

Сашок, метавшийся последние сутки как обложенный загонщиками волк и трижды чудом разминувшийся с охотниками, не верил, что сможет продержаться в окрестностях Спасовки так долго. День-два, самое большее три. И при этом остается незавершенным то главное, к чему он готовился три года после побега из Саблино…

И он решил проигнорировать настойчивые инструкции. Сделать все сегодня — и тут же вплотную заняться Козырем. На недовольный бубнёж голоса попросту не обращал внимания — обнаружив, подобно Алексу, что в присутствии бронзовой штуковины это удается легко и просто.

Бери, что дают, думал Сашок мрачно. Через две недели и того не будет…

Он закончил привязывать к углам пентагонона путы, самолично сплетенные из тонких ремешков. Мешочек со свечами убрал в сторону — расставит потом, когда девчонка, потребовавшаяся голосу, уже не сможет их смахнуть или задуть. Клинки разложил загодя, в строгом порядке: слева два тонких, похожих на стилеты; затем широкий нож с искривленным лезвием. Далее на подстеленную тряпицу легло орудие с двумя лезвиями, расставленными как раз на ширине человеческих глаз. И наконец — жутковатого вида гибрид пилы и кинжала.

Клинки своими руками отковал Сашок в последние три года. И на каждый пришлось потратить по несколько месяцев — голос заставлял переделывать снова и снова. Трудно изготовить вещь, не имея ни образца, ни чертежа, — одни мелькающие в мозгу смутные образы.

Ну вот, всё готово. Ложе ждет невесту. Сегодня долги голосу будут уплачены сполна. Круг замкнется — потому что всё произойдет как раз под тем залом разрушенного дворца, где тринадцать лет назад Динамит рухнул, зажимая горло, рассеченное драгунской шпагой образца 1747 года. Круг замкнется — и затянется петлей вокруг глотки Иуды-Козыря. Потому что именно здесь — так решил Сашок — именно на графских руинах Козырь увидит, как умирают его жена и дети. Увидит, чтобы самому остаться жить — и на всю оставшуюся жизнь запомнить увиденное.

Лестницу, ведущую из подземелья, загромождали обломки. Час назад Сашок, тащивший пентагонон, пробрался там с огромным трудом. Поэтому покинул он подвал другим путем — легким, кошачьим движением подпрыгнул, уцепился за неровные, словно обгрызенные края зиявшей в потолке небольшой дыры, — казалось, сквозь нее может протиснуться лишь ребенок или на редкость худой взрослый. Сашок просочился легко и оказался снаружи, в узком и высоком, похожем на колодец помещении, в давние времена занятом винтовой лестницей, ведущей на второй этаж (ныне от неё уцелела единственно спиральная цепочка выемок в потемневшем кирпиче).