Татьяна Форш - Цыганское проклятье

Силантий хотел подойти, да замер, не в силах пошевелиться, глядя, как из воздуха выткалась хрупкая женская фигурка и склонилась над святыней. Смуглая рука, увешенная блестящими браслетами, гладила почерневшее дерево. Широкая юбка цветным ковром расстелилась по полу.

Дарина!

Генерал смотрел широко раскрытыми глазами, как цыганка гладит икону, и не верил в происходящее. Она попыталась взять святыню, но ее руки прошли сквозь дерево, как туман. Тогда она подняла на Русалова полный ненависти взгляд и вдруг заплакала. По смуглым щекам катились слезы, оставляя на бархатной коже светящиеся дорожки. Несколько капель попало на икону. Силантий вдруг увидел, что из глаз святой, изображенной художником так натурально, словно с живого человека писано, тоже катились крупные слезы.

– Господи прости! – Решив, что сошел с ума, Русалов рухнул на колени перед цыганкой. Хотел коснуться ее руки, но почувствовал лишь гладкую поверхность дерева. Браслеты на тонком запястье Дарины в последний раз звякнули, и она растворилась, оставив после себя запах костра.

– Папенька, что с вами? – Встревоженный голос дочери заставил его вздрогнуть. – Фекла сказала, что вам нездоровится.

Силантий сунул икону на полку, положил поверх книги и обернулся. Дочь стояла на пороге, укутанная в теплую шаль. Последние дни Марья стала сильно мерзнуть, постоянно жаловалась на озноб и тошноту. Позвать доктора не позволяла, говорила, что само пройдет, а дороги замело так, что врач к ним будет пробираться несколько дней.

«Наверное, и почтальон не может до нас добраться, – тихо вздыхала она, – от Алешеньки нет ни одного письма, а уже почти месяц минул. Все ли с ним хорошо?»

Силантий отмалчивался, лишь кивал, мол, так оно и есть. Придет оттепель, и письма доставят. Нужно потерпеть.

– Все хорошо, Марьюшка, – Силантий подошел к дочери, – голова что-то закружилась, за полку ухватился, с нее книги и посыпались.

– А вещи почему разбросаны? – Марья подозрительно оглядела комнату.

– Портсигар искал, – буркнул Русалов, пряча глаза от пытливого взгляда дочери. – Запропастился куда-то, окаянный.

– Папенька, ты ведь не куришь. Зачем портсигар? – нахмурилась она.

– Подарок это. От друга моего. Покойного.

У Силантия и правда когда-то был золоченый портсигар. Подарок Антона. Да только он выбросил его в тот же день, когда не стало Дарины. Пошел к реке и швырнул подальше.

– Можно, я тут с вами побуду? – вдруг спросила Марья, чем очень удивила Русалова.

С того самого дня, как Алексея забрали на службу, она почти не выходила из своей спальни. Даже к монастырю ходить перестала. А когда Силантий спросил, в чем причина, Марья посмотрела на него как затравленный щенок и, сославшись на плохое самочувствие, снова заперлась в комнате.

И вот теперь она сама пришла. Радости генерала не было предела. И даже то, что творилось у него в душе, ушло на второй план, сгладилось.

– Папенька, я очень скучаю по Алексею. Как он там? Почему писем не шлет? Может, позабыл обо мне?

– Марьюшка, ты ведь сама говорила, что почтальон, скорее всего, не может до нас доехать. А в армии жизнь не так проста. Может, у него и времени нет, чтобы написать тебе.

– Наверное, вы правы, папенька. Я напрасно волнуюсь. Конечно же, он меня любит и напишет обязательно. Уже написал, я это чувствую. Вот здесь чувствую.

Марья приложила ладошку к сердцу.

Силантию Матвеевичу с трудом удалось удержаться и не рассказать все как есть. В нем клокотали боль вины, обида и гнев. И эта гремучая смесь требовала выхода. Но приходилось молчать. Ведь сознавшись, он обречет себя на еще большие муки. Вдруг Марья его не простит? Не сможет? А сам Силантий умрет, если позволит единственной дочери выйти замуж за сына предателя и убийцы.

Но Марья не знала его дум. Она смотрела куда-то сквозь него. На лбу пролегла морщинка, губы бесшумно шевелились. Вдруг она заговорила. Тихо, точно не могла больше таить это в себе, но боялась, что кто-то услышит.

– Папенька, я вам сознаться хочу. Я согрешила, потому и не хожу в монастырь больше. Нет мне туда пути отныне.

У Силантия внутри похолодело. Он испугался этого признания настолько, что готов был бежать вон из дома, лишь бы не знать всей правды. Одно дело – письмо. Может, он растолковал написанное неверно…

Да только понимал Силантий, что бежать некуда. Все ясно как белый день, и по-другому уже не будет. Да только не хотел он слышать признаний таких от дочери. Ангела чистого…