Татьяна Форш - Цыганское проклятье

– Ничего не выйдет… – Лена встала, расправляя платье. – Захар знает, что клад существует. Он читал дневник Русалова – его последние записи о наступлении большевиков и о том, как и где он оставляет сокровище. А так как за все эти годы никто так и не нашел клад, Захар будет за него бороться! До последнего!

– Отлично! Тогда давай мы с ребятами сфабрикуем отрывок из якобы кинопередачи о том, что этот клад нашли еще в… например, в восемнадцатом году. – Федор натянул кроссовки и поднялся.

– Попробуй… – Лена грустно улыбнулась и направилась к потайной дверце. – Пойдем, я выведу тебя отсюда.

При свете солнца старинные стены не скрывали уродливую штукатурку стен и не менее уродливые надписи на ней. Мрамор на ступенях стерся, сбивая ноги трещинами и сколами. Исчезла магия дома, превращая его в руины, у которых уже никогда не будет хозяина…

А может, всему виной то, что им сейчас придется расстаться?

Как галантный кавалер, проводив Лену, Федор растерянно чмокнул девушку в щеку и попросил:

– Будь дома. Я зайду за тобой вечером.

– Буду ждать тебя… – Лена повернула голову, и их губы встретились. Миг – и она скользнула за дверь.

Федор, улыбаясь, постоял еще несколько мгновений и медленно побрел прочь по улице…

Силантий Русалов. 1889 г.

Сегодня Марья пришла вечером домой и, не раздеваясь, сразу на шею мне кинулась. Обнимала, целовала, что одержимая. Я даже перепугался поначалу, но когда волна безумная схлынула, взглянула она на меня прозрачными голубыми глазенками, в которых слезы застыли, и заговорила быстро-быстро, словно боялась, что не успеет всего высказать.

– Папенька, я влюблена. Счастлива безмерно и больше не хочу скрывать своих чувств. – Она раскраснелась, хоть и была с мороза, а жар от нее шел такой, что даже через полушубок ощущался. Щеки горят, глаза светятся, что два озера в ясную погоду. А улыбается как! Я ее такой счастливой не видел с тех пор, как Софья была жива. – Пришла благословения вашего просить!

Как же я не углядел, когда малышка выросла и стала взрослой? Вроде только вчера ее в колыбели качал, а уже и первый бал прошел, любовь вот голову закружила. Только кто же ее так увлек, если, кроме монастыря, она и не бывает нигде? Днями там пропадает, в доме лишь переночует и чуть свет – обратно. Не Павел же ей любимым стал?

– Успокойся, милая, расскажи все по порядку.

– Я не только расскажу, я еще и познакомить вас хочу! Мы договорились, что сегодня он сватать меня приедет! – Марья на миг замешкалась, а потом выбежала за дверь.

Ох, как мне в этот миг желалось, чтобы она вернулась и сказала, что разыграла меня, просто повеселить хотела. Да разве шутят подобным?

Очень скоро послышались шаги, скрипнула дверь, и вместе с Марьюшкой в гостиную вошел статный светловолосый юноша. Одет он был богато, что выдавало в госте аристократа. На миг что-то в его лице показалось мне знакомым, но я не смог понять, что именно, а после и думать забыл.

Мало ли…

Молодой человек пересек гостиную, подошел ко мне и протянул руку для приветствия. Рукопожатие у него было крепким.

– Позвольте представиться, Алексей Романов.

– Романов? – Я не удержался и от растерянности даже кашлянул. Мне никогда не забыть фамилию моего заклятого друга, убившего Дарину, – Антон Романов! Но, видимо, с годами я стал мнительным. Мало ли однофамильцев? И все же сомнения не отпускали. – А как по батюшке величать вас, Алексей?

– Алексей Антонович. К сожалению, отец мой погиб, мы остались с маменькой вдвоем.

Этого не могло быть. Не должно было быть так! Передо мной действительно стоял сын Антона. Вот отчего показались знакомыми его черты. А ведь и правда, присмотреться – и сразу станет понятно. Высокий лоб, прямой, даже хищный нос, упрямая линия губ. Вот только глаза у отца были зелеными, а у сына карие, и волосы потемнее. Вот и все отличия.

Он еще что-то говорил, но у меня перед глазами вдруг все поплыло, гостиная закружилась. Мебель и стены слились в единое пятно, а потом и вовсе свет померк.

Сколько времени я был в беспамятстве – не знаю. Наконец, я услышал голос Марьи. Он звучал глухо, как через пуховое одеяло, и испуганно. Слов не разобрать. Дочь принялась трясти меня за плечи и хлестать по щекам.

Распахнув глаза, я, с трудом подняв руку, перехватил ее тонкое запястье и лишь качнул головой, молча умоляя прекратить. Язык не слушался, а после вновь пришло беспамятство. Очнулся я лежащим на софе в зале. Надо мной склонилась Марья. Теперь она гладила меня по щеке.