Татьяна Форш - Цыганское проклятье

Для нее любовь – волшебное чувство, которое заставляет парить и видеть мир только в ярких красках. Но так же ли относится к любви Алексей? Вопросов было много, и ни одного ответа.

– Мария Силантьевна? Уже вернулись? Отчего же так скоро? – Павел оторвался от молитвенника и удивленно посмотрел на девушку. Она шагнула в его келью и опустилась на лавку. Теперь, когда волны злости и отчаяния схлынули, силы покинули ее.

– Что случилось?

– Павел, я исповедаться хочу. Душу облегчить.

Марья огляделась. Иконы смотрели со стен с укоризной, словно знали о ее мыслях. Казалось, что они что-то шепчут ей, обвиняют.

Преподаватели говорили Марии, что никакого Бога нет, и на все воля человека, а не инфернальных высших сил. А она украдкой разговаривала с ангелами. Не зная ни одной молитвы, просила за папеньку, когда того волки в лесу погрызли, и за матушку, чтобы ей на том свете было хорошо.

– А Силантий Матвеевич почему не приехал?

– Задержался. – Ей совсем не хотелось разговаривать об отце и о том, что произошло. Лишь бы поскорее все это закончилось.

– Не мое это дело, но вы бледны, и глаза покраснели. Что-то случилось? Мне можно рассказать все.

– Для этого я и пришла! – вспылила Марья, но ей тут же стало стыдно. На Павла злиться грешно.

Тот словно прочитал ее мысли и, не отводя глаз, произнес:

– Исповедь нужна грешникам, а не влюбленному сердцу.

Марья вздрогнула. Слова Павла прожгли молнией.

– Откуда… Как вы догадались? Я ведь ничего не сказала.

– Не всегда нужны слова, Мария. Пойдемте. – Он указал рукой на едва заметную дверцу.

Павел провел ее в небольшую комнатку. Здесь было чисто, светло и пахло свежим деревом. Он усадил Марью за стол и вскоре поставил перед ней чашку с ароматным чаем. Только сейчас Марья почувствовала, как сильно замерзла. Ее била дрожь, хотя на дворе конец июля. Девушка обхватила руками горячую чашку и сделала большой глоток. Напиток обжег горло.

– Аккуратнее, чай горячий.

Марья всхлипнула, выпила чай и заговорила. Павел слушал внимательно. Ни разу не перебил, лишь кивал в такт рассказу.

– Не нужно было уходить, – сказал он, когда Марья выплеснула на него свою боль, неуверенность и надежду. – Вы ведь не разобрались толком. Может, батюшка ваш вовсе и не о свадьбе беседы вел. С чего вы это решили?

– Мне Евгений сказал! – всхлипнув, выпалила Мария и снова замолчала, понимая, насколько глупо и опрометчиво поступила. И как же теперь все исправить? Папенька будет гневаться, она ведь даже записки ему не оставила. И ожерелье подаренное выбросила. Что же теперь будет? – Мне обратно нужно! К папеньке! На коленях прощения просить стану! Что же я натворила-то? Ведь даже к пруду хотела пойти, чтобы утопиться, и на исповедь к вам пришла поэтому.

– Нет греха страшнее, чем жизнь, Богом подаренную, забрать. – Павел нахмурился, перекрестился и прошептал слова из молитвы. – А когда человек сам себя убивает, грех в сто крат тяжелее.

После этих слов Марья, не в силах сдержать слез, кинулась к Павлу:

– Простите меня! Как грех мыслей этих с себя смыть? Как папеньке в глаза теперь смотреть? Как ему меня дочерью после всего называть?

– Да полно вам, Мария Силантьевна. Подумаешь, с бала сбежала, эка невидаль. А с батюшкой вашим я сам побеседую. А вам книжицу одну дам почитать. Сейчас ступайте в дом да спать ложитесь, а я стану генерала дожидаться. – Павел говорил спокойно, словно и не было тяжелого разговора.

Марья кивнула, утерла слезы и вышла из кельи.

В ту же ночь она слегла в горячке. Служанки не успевали менять на ее лбу повязки. Она почти не приходила в себя. Металась в бреду. Перед глазами вставали лица. Сначала маменька. Потом бабушка, которую держал под руку Евгений Орлов. Молодой человек протягивал Марье золотое кольцо. Она надевала его на палец и только потом видела, что ободок изъеден ржавчиной. Евгений смеялся, а изо рта вырывался раздвоенный язык.

Генерал пришел уже перед рассветом. Он гладил Марью по голове и обещал, что все наладится, все обязательно будет хорошо. Вот только ей нужно поправиться.

Спустя несколько дней лихорадка спала. Марья очнулась, села и оглядела комнату. Она даже не сразу поняла, где находится. Последнее, что помнила, – разговор с Павлом. Взгляд остановился на отце, спящем в кресле подле ее постели.

Папенька! Наверное, он уже все знает! Какое изможденное у него лицо! Морщины стали глубже, вокруг глаз залегли темные тени, и седых волос стало больше.