Татьяна Форш - Цыганское проклятье

Путь у нас был один – в монастырь. Надежда на святые стены, авось и укроют от беды. Вот только бы успеть еще одно дело сделать, прежде чем уехать-то.

Вдоль дороги сплошной черной лентой тянулся лес. Степан подгонял лошадь кнутом, и ей оставалось разве что взлететь, бежать быстрее уже не вышло бы. Я сидел в повозке, устланной сеном, рядом стоял сундук, что хранился в нашей семье еще от прадеда.

– Как ты только догадался, Матвеич, сундук с богатствами своими в сарай перетащить? – стараясь перекричать ветер, надрывался мой конюх. – И ведь пойди догадайся, что под ветошью сокровища прятал. Голова ты, Матвеич, что ни говори.

– Если бы не ты, Степан, ничего бы спасти не удалось. Послушал я тебя, хотя прежде решил, что ты головой тронулся. Ты уж не серчай, пойми меня.

Степан кивнул и замолчал. Еще пару раз хлестнул конягу по крупу, но, видать, понял тщетность сего занятия и только крепче вцепился в поводья.

А я мертвой хваткой держал цыганскую икону. Сам себе пообещал, как все это мракобесие пройдет, отвезу ее к месту, где Дарина погибла. Сколько лет прошло, а я тропку помню, с закрытыми глазами отыщу. Оставлю, и пусть делает со своей деревяшкой что хочет.

Наконец Степан потянул поводья на себя, и повозка замерла на месте. Конюх резво спрыгнул на землю, помог мне спуститься и забарабанил в дверь кулаком:

– Открывайте, я вам гостя важного привез!

Передо мной на мгновенье появился все тот же Степка, мальчишка-балагур. На душе потеплело, появилась надежда, что этот ужас скоро пройдет, и жизнь потечет по-прежнему. И пусть его бравада сейчас была напускная, но не слезы же лить, оплакивая себя прежде времени?

Я приоткрыл сундук и сунул в него икону.

Дверь отворилась, и нам навстречу вышел Павел в сопровождении двух монахов. Все трое кивнули, а Павел еще и руку пожал, сначала мне, потом Степану.

Степка с монахами с трудом стащили с телеги тяжелый сундук и поволокли в монастырь…

…Вчера Степан ушел из монастыря. Сказал, что сильно сердцем болеет за жену с дочкой. Уговорил отпустить с ним Алешеньку.

– Скажу, что сынок это мой, Матвеич. Ну что он тут с вами в монастыре будет? А как все это кончится, так приезжайте в деревню. Спросите дом кузнеца.

Марья, конечно, не хотела сынка отдавать, но после наших уговоров образумилась. Расцеловала Алешеньку, перекрестила и пообещала, что скоро заберет его домой.

Он только губки сжал сильнее, но не заплакал. Нашего рода пацаненок, русаловского!

Я снял с пальца кольцо, то самое, что заказывал в пару к Марьюшкиному ожерелью, и вложил отпирающемуся Степану в руку.

– Бери, Степан, – твердо сказал я, – неизвестно еще, сколько нам тут быть, а Алешеньку растить надо. Продашь кольцо, на первое время хватит, а там я вас найду.

…Я не знал, как долго можно будет тут прятаться и почему до сих пор в монастырь никто не пришел. Бог берег, не иначе. Павел молился денно и нощно и постоянно повторял, что миссия его такая – хранить и оберегать род Русаловых.

На третий день свершилось то, чего мы все боялись. За монастырскими стенами раздались выстрелы.

За нами пришли глубокой ночью. Думали врасплох застать, да разве можно было заснуть, когда каждый шорох, что гром звучит. Под окнами бесновалась толпа. Будто не за стариком немощным с девицей пришли, а за целым полком солдат. Они орали и стреляли. Некоторые пули находили цель, и тогда на пол со звоном падало разбитое стекло.

– Папенька, – Марья прижалась ко мне, – папенька, как же нам быть теперь? Ведь убьют они нас, и не увижу я больше Алешеньку.

Она не плакала, что пугало меня еще больше. Нельзя же в себе все держать. Все три дня Марья ничего не ела, только воду пила. Спала по три часа за ночь и теперь стала бледна, что снег за окном. Только под глазами круги черные.

– Не убьют, – решительно заявил Павел, – мы спустимся в подвалы, там проход есть. Бандиты не знают ходов тайных, а если и найдут, вы успеете уже выбраться, а там лесом до деревни. Только переодеться вам надо. В такой одежде сразу ваше происхождение понятно, а в простом тряпье – скажете, что крестьяне. Мол, испугались и в лесу спрятались.

– Павлуша, а ты с нами не пойдешь, что ли? – опешил я. – Они ведь звери и разбираться не станут.

– Не стану я монастырь бросать, Силантий Матвеевич. Мое дело вас с Марьей спасти, а сам на волю Божью отдаюсь.