Кодзи Судзуки - Темные воды

Разумеется, лицо, взглянувшее на него из зеркала, было довольно жалким. Рот все еще был полуоткрыт, даже когда он смотрелся в зеркало. Мало того что он бессвязно бормотал какую-то околесицу — еще в углах рта застряли куски того, что он ел в баре. Такая вот рожа — мерзкая и отвратительная. Эта физиономия выглядела старше своих лет. Он чувствовал отвращение к себе. Жене удалось его поддеть. Она была права, и именно поэтому он ощутил особое бешенство. Какое у нее право жаловаться, если он приносит каждый месяц по миллиону иен?

Зеркальце на мгновение вспыхнуло, отразив пульсирующий свет лампы. Это побудило его к действиям.

Вырвав из ее рук зеркальце, Хироюки заорал хриплым пьяным голосом:

— Как ты смеешь?!

Увидев, как изменился цвет его горящих глаз, она прикусила язык и отвернулась. Ее муж в ярости — ужасное зрелище. Она решила не договаривать колкость, которая готова была слететь с языка.

И с этим «Как ты смеешь?!», еле вырвавшимся изо рта, Хироюки повалился на футон. Нанако посмотрела на своего беспомощно барахтающегося мужа. Ее взгляд выдавал презрение, как будто она смотрела на издыхающее чудовище. Внезапно все слова, которые она удерживала при себе, стали одно за другим вылетать изо рта Где-то внутри у Хироюки все эти оскорбления откладывались, и он пьянел от них, как от спиртного, молча вбирая каждое из них. Он не мог вступить в словесную перепалку, в которой сейчас, в своем нынешнем состоянии, был обречен на поражение.

Он не мог понять, на что эта сука жалуется. На него, дурища? Да ты на себя посмотри, сука ты чокнутая! Как она хвост распушила, что, мол, была в школе отличницей, в первой десятке в своем классе. Это его достало! Рыбаку не надо быть Эйнштейном. Он так хорошо зарабатывает, потому что у него есть сила и мужские инстинкты. А что она несет насчет генов? Кто что кому передал? Оба ребенка? И что? А, понятно, эта сука имеет в виду, это его вина, что у девочки афазия. Это, дескать, из-за его жестокого обращения. Его жестокость, значит, виновата Что за чушь несет эта сука?

Он слышал все это не впервые. Этот спор повторялся каждый вечер — одни и те же жалобы и попреки. Она не только выражала недовольство, что ей приходится присматривать за свекром-маразматиком и впавшей в афазию дочкой, она обвиняла мужа в физических оскорблениях, в том, что он не заботится о семье. Она утверждала, что чувствует себя запертой в тюремной камере. Она горько сетовала, как обрыдла ей вся эта жизнь, как она не может ее больше выносить. А он отвечал ей на все это только одно: вот уже много месяцев он приносит домой никак не меньше миллиона иен.

Она говорила, что собирается его бросить. Он только смеялся в ответ. Как будто ей есть куда пойти! Кто ее примет? Как будто она забыла, как он взял ее замуж и как кормил ее все эти годы? Главное — на что она жить собирается? Она же ничего не умеет и в конце концов умрет где-нибудь в канаве.

— Я ухожу!

Эти слова звучали в их доме так часто, что теряли всякое значение и больше не воспринимались как угроза. Она постоянно говорила, что бросает его, но никогда не пробовала осуществить свою угрозу. У нее не было родителей, которые могли бы ее содержать, и она тревожилась о будущем детей и о том, найдет ли она сама работу.

Но потом Нанако сказала еще кое-что — то, чего она никогда раньше не говорила. Выплеснув наружу все свои жалобы, она пришла в изнеможение, как будто из нее все соки выпустили. Устало опустив плечи, она прошептала, как будто самой себе:

— Ужасно, если он станет таким же, как ты.

Последняя фраза вонзилась в сердце Хироюки, как зубчатый нож для разделывания рыбы. Что она имела в виду, было ясно из ее предыдущих слов. Если она оставит его и бросит детей, их сын, без матери, вырастет таким же, как Хироюки. Именно это, по словам Нанако, будет «ужасно».

Прошло двадцать лет с тех пор, как отец Хироюки чуть было не утонул в море. Мать Хироюки исчезла примерно в это же время. Он потерял мать в возрасте Кацуми. Его мать оставила семью, сбежав с молоденьким парнем... По крайней мере, так рассказывал ему отец. Но в это время отец уже начал впадать в слабоумие. Так что трудно сказать, правду ли он говорил. Судя по всему, не было никаких оснований верить ему: едва ли матери нужны были дополнительные причины, чтобы сбежать из дома. Сколько Хироюки помнил, столько отец и мать грызлись друг с другом. Скорее всего, мать, не в силах больше терпеть бешеный нрав отца, бросила его и бежала куда придется.

Хироюки воспринял новость об исчезновении матери без всяких эмоций — или так ему самому казалось. Он не испытывал к матери особенно пылких чувств (или вовсе никаких не испытывал) — разве что иногда ему приходилось отвлекать от нее отцовскую ярость. Но когда он стал старше, мысль о том, что мать его бросила, породила чувство, что он никому в этом мире не нужен. Хироюки вырос постоянно на всех обиженным, и его самолюбие было таким уязвимым, что его можно было задеть одним-единственным словом.