Яков Шехтер: «Треба знаты, як гуляты». Еврейская мистика

— Кончай болтать, старик, — пренебрежительно произнес Зигмунд. — Делай свое дело.

Раввин закрыл глаза и взмолился. Он просил доброго и всемогущего Б-га не допустить позора, не дать двум сумасбродам с помощью нечестивцев публично унизить Тору Всевышнего Он просил о чуде. Просил яростно и страстно, хватая воздух пересохшим ртом.

И чудо произошло. С треском качнулась земля, и люди на площади завыли от ужаса. Раввин почувствовал, как почва уходит у него из-под ног, и отскочил. Зигмунд и невеста в белом платье тоже попытались броситься в сторону, но не успели. Прямо под ними разверзлась глубокая трещина, и парочка с дикими воплями упала вниз. Земля еще раз вздрогнула и трещина затворилась.

На площади стало тихо. Солдаты усиленно крестились, а епископ, наблюдавший за церемонией с балкона ближайшего дома, рухнул на колени и застыл в молитве.

С тех пор прошло три века. Место на площади, где произошла эта трагедия, до сих пор огорожено. Польские экскурсоводы, водя гостей по еврейскому кварталу, обязательно останавливаются возле ограды. Выслушав историю, туристы скептически усмехаются и спешат на осмотр других достопримечательностей Кракова.

Записано со слов р. Элиягу-Йоханана Гурари, главного раввина города Холон.

Когда приклады немецких винтовок забарабанили в створки ворот, Гитл крикнула Хаиму:

— Хватай ребенка и беги на задний двор. Я их задержу.

Хаим послушался жену автоматически, не думая. За пять лет, прошедшие со дня свадьбы, он привык прислушиваться к ее советам. Гитл никогда не настаивала на своем, не требовала, не скандалила. Каждое замечание выглядело как доброе пожелание, и Хаим почти всегда соглашался. Схватив в охапку четырехлетнего Мойшика, он хотел было возразить, что сам задержит полицаев и немцев, а убегать в лес через калитку в заборе должна Гитл, но что-то выключилось в нем, онемело, сдвинулось.

Мойшик обхватил его ручонками за шею, Хаим прижал сынишку к груди и помчался изо всех сил. Уже на опушке леса он услышал выстрелы, а потом, видя сквозь деревья сполохи огня, пляшущие над крышей их дома, гадал, что случилось с Гитл. Боялся признаться, боялся сказать себе правду.

Но непоправимое все-таки произошло. Ночью, привязав уснувшего сына к стволу дуба, он прокрался на пепелище. Угли еще тлели, и в багровом мерцании он увидел мертвую Гитл, лежащую в обнимку с двухлетней Хани. Голова девочки неестественно свисала набок, и, присмотревшись, Хаим понял… нет, об этом лучше не вспоминать, не говорить, не думать.

Он не решился подойти к убитым. Два полицая, храпевшие неподалеку от пожарища, могли проснуться в любую минуту. Хаим молча постоял, слушая, как неистово колотится сердце, и тихонько скользнул обратно в темноту. Он оборачивался через каждые два шага, плохо понимая, куда идет и как. Слезы застили глаза, горло перехватило, словно чьи-то невидимые руки стиснули его под самым кадыком. Ни похоронить, ни проститься, ни глаза закрыть.

Он разбудил мальчика, взял его на руки и пошел. В этом лесу ему была знакома каждая тропка. Когда начало светать, Хаим постучался в окошко избушки лесничего.

— Кто там? — жестко спросил женский голос.

— Ванда, это я, Хаим.

— Какой еще Хаим?

Он назвал фамилию. Дверь заскрипела. Ванда стояла на пороге в ночной рубашке с двустволкой наперевес.

— Что случилось, Хаим?

— Гитл и Хани убили немцы, Я с Мойшиком убежал.

— Дева Мария! — Ванда поставила ружье на пол и взяла из рук Хаима дрожащего от холода ребенка.

— Бедный Мойшик! Ну, иди к тете Ванде, не бойся. Ты ведь меня помнишь?

Мойшик кивнул и заплакал.

— А где Чеслав? — спросил Хаим, тяжело усаживаясь на лавку.

— Два дня назад ушел в деревню, — ответила Ванда, закутывая ребенка одеялом, — и до сих пор нет. Думаю, сегодня вернется. Что ему там делать так долго?

Но лесничий Чеслав не вернулся. Его застрелил пьяный полицай. Застрелил просто так, вспомнив старую, казалось бы, давно забытую обиду.

Ванда выкопала в хлеву яму, прикрыла ее досками, забросала навозом, и под его защитой Хаим с Мойшиком провели три долгих года. Патрули несколько раз забредали на хутор, но Ванда всегда держала наготове самогонку, а копаться в навозе захмелевшим полицаям не хотелось.

Горе и голод сближают людей сильнее, чем достаток и радость. После того, как Красная армия выбила немцев из Польши, Хаим женился на Ванде и переехал с ней и Мойшиком в Варшаву. Спустя год у них родился сын, Вацлав.