Виктор Точинов - Царь Живых

Приходит срок – и всё возвращается.

Но не все.

Восемь лет назад.

Маркелыч часто ставил в тупик своих бизнес-консультантов.

Они – лощеные, в пиджачках и галстучках – не могли порой понять логику этого небритого, демонстративно носящего кирзачи и ватную тужурку мужика.

Несомненно, в мотивах его поступков что-то было – ведь сделали же они, эти поступки, обычного когда-то рыбака хозяином почти всех рыбных промыслов на территории пары Франций. И много чего другого – хозяином.

Логика явно была. Но – не понимали.

Вот и сейчас – зачем, скажите, так упорно финансировать обучение и карьеру Сорина-младшего? Обучение – ладно, но зачем Маркелычу свой человек в забугорной корпорации, ну никак с его бизнесом не связанной? Акции такого гиганта не скупишь, не леспромхоз на Куломе… Чтобы парнишка чаще в Англию мотался? Так купить путевку – и дело с концом…

Маркелыч им ответил, поскребя щетину:

– Так ведь, это… Тут не в том дело-то, чтоб он там… Тут дело – чтоб он не здесь… Другим станет…

Внятно и вразумительно. Но вопросы логики Маркелыча волновали мало, по житейской тайге его вела обостренная сверх предела звериная интуиция. Он добавил:

– Саньку б еще куда пристроить…

Но здесь не могла помочь (или помешать?) даже таранная воля Маркелыча. Саня Сорин к тому времени уже встретил на дискотеке в убогом пармском клубе шестнадцатилетнюю соплюшку Машу. Марью. Марию.

А Ваня уехал в Питер.

Надолго. И стал другим. Все реки текут…

Но приходит срок – и всё возвращается к истокам.

Усть-Кулом.

Он увидел ее.

Увидел на убогой, до ужаса убогой улице. (Господи! А в детстве казалось, что – здесь живут. Что – так и надо!) Улица тянулась к высокому, обрывистому берегу Кулома – последнему берегу, здесь он, суровый полярный изгнанник, приникал к груди матери Печоры – и слившиеся их воды разливались широко, как море…

Улица была убогой.

Но – не вся.

Большая часть – да, там жались друг к другу строения – нелепые, обтянутые рубероидом по крышам и даже по стенам, с крохотными слепыми окошками (большие – лишние дрова в долгую северную зиму…). Строения лепились плотно, как солдаты в строю ублюдочной армии. Армии, позабывшей о победах, способной лишь копать канавы и разгружать вагоны… Убогая была улица.

Но – не вся!

На отшибе, на обрыве, рискованно (весной Кулом суров и страшен, и серо-стальные холодные клинки воды подсекают и обрушивают берега) – в стороне, на высоком обрыве, стояли высокие ладные дома с большими окнами.

Там жили потомки спецпереселенцев из старой раскольничьей деревушки Гедонье. Там родился Иван.

Он увидел Адель на фоне ублюдочных домишек – и они, как в детстве, вновь показались обиталищами живых людей. Друзей. Надежных и проверенных в бою друзей. Да! Когда вас трое, а их пятеро, и вы в шестом классе, а они в восьмом – это бой. Смертный бой до Победы…

А скудная пародия на газон – от травины до травины полметра – показалась бескрайним лугом, напоенным ароматом дивных цветов, наполненным жужжанием пчел и шмелей и трепетом крыльев чудесных бабочек…

Собственно, подобного и следовало ожидать – он увидел Адель.

Но… Со зрением Адель-Лучницы, посланной побеждать, тоже на мгновение что-то случилось… Семь стрел одна в одну в этот момент Адель бы не вонзила…

Адель-Воин, посланная побеждать.

Только побеждать.

Усть-Кулом.

– Хайле, Страж!

Впервые она приветствовала его так. Он – оценил.

– Хайле, Адель!

Он не стал спрашивать, как она добралась в Усть-Кулом, как догнала его… В последнее время он старался задавать как можно меньше вопросов – но делать как можно больше выводов из увиденного и услышанного.

– Царь рядом, – сказала она без долгих предисловий. – В Парме. Ты знаешь, где это? Иван знал.

– Там же и то, что тебе надлежит взять. Это отыскал Даниэль, но только Страж может взять и даже просто видеть это… И только это может повергнуть Царя Живых. Ничто иное над ним не властно.

Он не стал спрашивать ни о чем. В Парме все сам увидит. И все сам поймет.

– Нам пора, Страж. Нас ждут…

Улыбчивый парень лет тридцати, терпеливо ждавший в моторке-казанке, помрачнел, увидев Адель не одну – со спутником. Но ничего не сказал, разве что дернул шнур стартера чуть резче необходимого…

Казанка понеслась вверх по Кулому.

Гедонье. Ровно век назад.

Через двадцать один год после второй отбитой попытки Прорыва старец Гедеон наконец понял, кто будет его преемником. Впрочем, старцем Гедеон и сейчас не выглядел – на вид мужик в самом соку, от силы на излете пятого десятка… Но о преемнике подумать стоило. Не о заместителе, обязанном принять команду, если старец падет в бою, – о Преемнике. Которому можно оставить дело всей жизни, всей своей очень долгой жизни, – оставить целиком и полностью.