Брайан Стэблфорд - Лондонские оборотни

— Берегитесь греха умственной гордости, которая вас искушает и повелевает сойти с дороги веры. Возможно, что конец еще не наступает, но он все же придет, и в этом предназначенном конце и в возвращении Иисуса Христа, который есть человек, созданный Богом, единственная истинная надежда, какую имеет род человеческий.

Он отвечал, что не может в это поверить, и в голосе его прозвучало искреннее сожаление.

Я попытался, как повелевал мне мой долг, укротить его сомнения и увести его от ереси к спасению веры. Я объяснил ему, что макрокосм, который есть вселенная, и микрокосм, который есть человек, суть одно и то же, и биение Божественного Сердца есть биение человеческого сердца. Я объяснял ему, что Иисус Христос — наш один и единственный Спаситель, он Бог в образе человека и надежда создала плоть.

— Когда я в последний раз сюда приходил, вы мне напомнили, что зрение — активный процесс и наше зрение не просто зеркало, в котором пассивно отражается мир. — сказал он мне, — Мозг — это то, при помощи чего мы видим, а глаза — только его инструменты. Ясное зрение требует ясного ума.

— Все так и есть. — согласился я с ним. — Так ступайте же с миром, молитесь и постарайтесь побороть вашу ересь.

Из записей аббата Зефиринуса, Орден Святого Амикуса.

Историю, если называть ее так, следует рассматривать как науку, крайне отличную от изучения химических элементов или механики движения. Явления, изучаемые физическими науками, могут быть рассматриваемы только извне, нам нужно узнать из них только определяющие законы и условия, частоту и регулярность их явлений и силы, которые формируют и подчиняют их. Вот что мы имеем в виду под «пониманием» в естественной философии. Явления же, изучаемые историками, напротив, могут быть поняты только изнутри, с применением терминов веры, желаний и опасений людей, которые являются их создателями.

Увы, мы не располагаем таким способом, благодаря которому можем наверняка узнавать верования, желания и опасения даже тех людей, каких знаем, среди которых живем. Мы можем знать, что они говорят, пишут, можем судить по их типичным действиям о том, какие это люди. Но, но единственное, что мы знаем о людях — все они лжецы и обманщики, и по-настоящему никогда не открывают свои сердца и мысли даже тем, кто знаком с ними ближе всего.

Если мы честны самими с собой, то должны признать, мы лжем наиболее часто, наиболее серьезно и наиболее настойчиво тем, кому меньше всего намерены причинять вред, и укрепляем эту ложь и сопровождаем ее самыми громкими протестами, уверяя, будто никогда не лжем тем, кого любим. Если мы честны самими с собой, мы далее признаем, что не знаем полностью и самих себя и зачастую действуем, не понимая, в чем лежит истинная причина наших действий. Мы придумываем впоследствии объяснения для своей собственной совести точно так же, как изобретаем их для утешения других людей, для того, чтобы предстать перед ними более добродетельными и разумными, чем являемся на самом деле. И если принять все это, мы увидим, задача историка заключается в том, чтобы понимать ненаписанные верования, невысказанные желания и недопустимые опасения, переполняющие каждую мысль, какую когда-либо имел любой умерший человек, и каждое решение, какое давно умерший когда-либо принимал. Задача историка такова, что она может привести только к размышлению и никогда — к определенности.

Мы не должны делать из этого заключение, будто бы работа историка настолько близка к непостижимому, что мы должны ее оставить, поскольку на самом деле работа историка совершенно необходима. Если у нас не будет меры понимания, настоящего понимания, верований других людей, их мыслей и чувств, само существование истории станет невозможным. Мы должны иметь историю ради того, чтобы обеспечивать прогресс, и понимание возможно, несмотря на постоянное присутствие обмана. Но достижения историка — это достижения воображения, а не результат научного метода, это такой же акт творения, как любое открытие.

Вся история, включая самую правдивую и лучшим образом изложенную, есть продукт фантазии. Все понимание прошлого основывается на понимании настоящего, и части прошлого, которые мы поняли, есть нечто такое, что мы додумываем и придумываем с помощью исторических реликвий, — будь это камни или черепки от горшков, или печатные тексты. Это не то, что мы находим отпечатанным в готовом виде, которое только и ждет, чтобы все это прочли, нет, это — множество обманчивых доказательств и искаженных толкований настоящего. Это бесконечное множество прошлых эпох, какими они могли бы быть, фантастических и скрытых в веках, это прошлое, потерянное для нас, и прошлое, какого никогда не было, и прошлое, с которым мы соглашаемся и в которое верим, — это вовсе не обязательно истинные события, и это не обязательно то прошлое, в которое будут верить наши потомки.