Брайан Стэблфорд - Ангел боли

В конце концов он добирался до самого центра города, где возвышались рассыпавшиеся в руины белые башни. Здесь находилась крутая пирамида, не поддавшаяся времени и старению, хотя большая часть кристаллических плит, формирующих её гладкую внешнюю оболочку, давно отсутствовала, открывая шероховатую ступенчатую поверхность. Вершина пирамиды находилась на высоте мили от её основания, и каждая ступень была выше человеческого роста. Забраться наверх было бы чрезвычайно сложно даже группе скалолазов, но Дэвид легко поднимался вверх вдоль поверхности пирамиды, словно он был лишь песчинкой, влекомой капризным ветром.

Взлетая вверх, он иногда начинал легкомысленно мечтать о том, чтобы его унесло к самой вершине здания, прочь от всего земного — и тогда он улетит к безумным звездам. Но эта мечта разбивалась каждый раз, когда он видел темное отверстие вдали, оно росло, по мере того, как он приближался, становясь огромным арочным порталом, через который можно было проникнуть внутрь пирамиды. Теперь он плавно спускался через наклонные коридоры и вертикальные шахты в гигантский подземный лабиринт. Темнота здесь была насыщенной, но не абсолютной, каким-то образом ему всегда удавалось разглядеть узор плит, из которых состояли стены туннелей и шахт.

Путешествие через темноту часто становилось пугающим, но страх не длился долго, так как безумный полет скоро начинал замедляться, и впереди показывался свет. Ободряющий свет желтел все ближе, движения Дэвида постепенно замедлялись, пока он не обнаруживал, что снова стоит на ногах на пороге больших освещенных покоев.

Выходя навстречу свету, Дэвид всегда заново переживал не совсем приятное чувство. Он чувствовал вес своего тела, сухое тепло воздуха у лица, одежду, обтягивавшую его грудь, медленное биение своего сердца. В этом месте он был неприятно материальным — и мучительно живым.

Покои были обширны, их потолок уходил вверх более чем на двести футов, а пол, должно быть, тянулся на четыреста или пятьсот футов в каждую сторону. Здесь не было явного источника света, но мерцающие тени играли на стенах так, словно где-то неподалеку ярко горело пламя. В центре возвышался трон, и на троне — в пятнадцать или двадцать раз более высокая, чем человек, — сидела богиня Баст, глядя на него своими огромными зелеными глазами. Здесь никогда не было других человеческих или получеловеческих фигур, зато в покрытых коврами покоях обычно можно было увидеть до тысячи кошек, играющих, сидящих, ласкающихся или просто прогуливающихся.

Кошки были её созданиями, частями её души — так же, как Сфинкс, которую она создала для жизни на земле.

Дэвид сам назвал её Баст и выбрал форму, в которой она появлялась перед ним. Такой образ впервые придало ей его воспаленное сознание, когда он встретил её в Египте. По сути, она была его личным божеством, доступным его внутреннему взгляду.

Он на свой лад любил её и на свой лад ненавидел, но не поклонялся ей.

Он любил её, потому что его желания облекли её в плоть неувядающей, неземной красоты.

Он ненавидел её, так как был её жертвой и заложником, а она — его жестоким угнетателем.

Он боялся её, потому что она была ангелом, а он лишь человеком, и она могла уничтожить его по первой прихоти. Она была его утешением, потому что она была ангелом, а он человеком, и она могла защитить его от ударов судьбы, если бы захотела. Но он не обожал её и не поклонялся ей, потому что не нуждался в выражении своей веры, чтобы знать, что она реальна; и потому что знал, что она была существом вроде него, и не более нуждалась в поклонении людей, чем люди нуждаются в поклонении насекомых.

Часто он отправлялся в её пирамиду с четким намерением сообщить ей, что не обязательно смотреть на него сверху вниз с такой высоты и необязательно являть себя в образе устрашающей великанши, древней, как само время. Часто он намеревался попросить её встретиться с ним лицом к лицу, так, чтобы они могли поговорить искренне и открыто, как равные. Но она этого не позволяла. Она ревниво охраняла свою очевидную божественность и свои секреты. Она даже не позволяла ему запомнить, что он ей говорил, и подло лишала его уверенности, что он когда-либо говорил то, что намеревался.

Она держалась за своей божественный авторитет, за свою абсолютную власть над ним. Но он все равно не поклонялся ей. Несмотря на всю её мощь, он упорно настаивал, что она такое же живое существо, как и он.

Даже Всевышний Творец, чье лицо он иногда замечал в наиболее сильные моменты своих видений, не казался Дэвиду божеством, достойным поклонения. Если Он и существовал так же явно, как Пирамида Баст или собор Святого Павла, он был всего лишь ещё одним существом. И если природа развивающейся Вселенной могла что-то доказывать, думал Дэвид, то она доказывала, что Творец Демиургов был так же склонен ошибаться и впадать в безумие, как любое другое божество, человек или насекомое.