Array Коллектив авторов - Невеста зверя (сборник)

Иногда Фина играла на фортепиано один музыкальный отрывок. Мэтт даже не помнил композитора – эта музыка ему никогда не нравилась. Она начиналась тихо и, как ему казалось, монотонно, не привлекая внимания, но затем вдруг темп менялся, превращался в отрывистый галоп, полный гнева и злых предчувствий, а заканчивалось все двумя-тремя слишком громкими аккордами, от которых так и хотелось вздрогнуть.

Солнце, как часы, отсчитывало пролетающие дни и ночи. Книга, в которую записывались все работы на ферме, исчисляла проходящие недели и месяцы. Времена года сменяли друг друга в вечной повторяющейся неизменности. Как и фазы луны.

Люди тоже приходили и уходили, как должно, – гости, прислуга, наемные работники.

Как бы там ни было, времени прошло не так уж много. Куда меньше года. Куда больше века.

В это время муж и жена отдалились друг от друга. Словно два стройных дерева – одно едва колышется, танцуя с ветром, другое клонится к земле, сгибаясь, будто под тяжестью.

Это Мэтт сгибался, Мэтт оглядывался назад. Он пытался вернуть, хотя бы в памяти, то, чем они были до того, как ребенок явился на свет. Или то, какой раньше была их семья. Но от ребенка никуда было не деться – девочка все время требовала внимания и заботы. Дочь была рядом – если не в комнате, то в доме, и служанка то и дело прибегала за Финой, а та покорно бросала готовку, или фортепиано, или чтение и спешила к ребенку.

Но спустя какое-то время Фина по вечерам начала уходить из дома по своим делам. В это время с девочкой оставалась няня. Считалось, что так Мэтт с Финой наконец могут провести ночь вместе. Но не с Мэттом она проводила эти ночи. Она спешила в лес, как спешат к любовнику.

Никогда теперь не говорила она ему: «Пойдем со мной». А он никогда не предлагал ей сопровождать ее. Ведь она и сама этого не захочет, верно? Ей там и одной хорошо.

Ребенок совсем выматывает ее, думал он. У нее терпение вот-вот лопнет. Как будто она раба своей дочери. Нет, он должен был ее отпустить.

Малышка уже сделала свои первые шаги; вскоре ей предстояло крещение в молитвенном доме, на этот праздник должно было собраться много гостей. А еще на землю пришла весна, забурлили в растениях молодые соки… Сколько работы, сколько воспоминаний!..

Настала ночь: обессиленный Мэтт спал так крепко, словно весь день стреножил коров или вязал снопы. Но он проснулся: что-то разбудило его.

Он лежал на спине на их супружеском ложе и раздумывал, что бы это могло быть, – и вдруг увидел луну: полная и белая, она горела в окне, как снежный костер.

Комната была освещена бледно-голубым светом. Еще секунда – и он заметил, что Фины рядом с ним нет. Протянув руку, он обнаружил, что простыни с ее стороны постели уже остыли.

В эту ночь няня не сидела с ребенком. Дочь лежит в колыбельке в углу – сейчас она проснется и заблеет, как ягненок, – так говорила Фина, – а Фины не окажется рядом. Мэтт сел на кровати и посмотрел на колыбель: она была пуста, так же пуста, как кровать, – пуста, словно ребенка украли.

Если раньше дочь ничего для него не значила, то теперь он вдруг понял, как она ему дорога.

Окрестить ее должны были именем Эмми.

Мэтт крикнул: «Эмми! Эмми!» – и откинул одеяло. Он бросился в маленькую комнату, где ночевала няня, когда там ставили колыбель, но там не было ни няньки, ни Фины, ни ребенка. Он так и предполагал.

Мэтт второпях оделся, натянул сапоги. Пробежал по комнатам. Никого не было ни в доме, ни в конюшне. Он оседлал лошадь и галопом поскакал прямо через поля, топча молодые посевы.

Он вдруг понял – Фина, жена его, сбежала.

В висках пульсировала кровь, перед глазами стояла лишь одна ужасная картина. Ему пришла в голову фраза из старой священной книги: «И пелена спала с глаз моих».

Слепой – слепой дурак! Она ведь зверь и дочь зверя. Горная кошка взяла его ребенка с собой, в глухой сосновый бор, на скалы, под безжалостный взгляд горящей луны.

О, эта картина! Она залила его душу ужасом, как злая луна заливала мир своим холодным светом. Пума бежит по лесам, держа в красной пасти узелок, откуда виднеется головка с темными волосиками и раздается жалобный ягнячий плач.

Стоило ему войти в первый же перелесок и вскинуть голову, он все увидел. Пума, освещенная луной, на высоком камне; пума перебегает от одного дерева к другому. Серебристая пума с зажатым в белых зубах спеленутым комочком – точно такая, как он себе и представлял.

Он дернул лошадь за удила так резко, что она, остановившись, чуть не сбросила его на землю. Он застыл в седле, глядя вверх, на своего ребенка в клыках смерти.