Елена Вернер - Верни мои крылья!

– Что будешь делать теперь? Если все-таки не надумал остаться в этом театре…

– Издеваешься? – Кирилл щелкнул Нику по носу. – Не надумал. Вообще-то еще не решил. Мне надо собраться с мыслями. Все то, о чем я думал…

Он не договорил – и так ясно. Ника прильнула к нему. Идти по бульвару обнявшись было чертовски неудобно, но оба смирялись с этим, лишь бы чувствовать тепло друг друга. Рука Кирилла обвила ее талию и покоилась там, волнуя, прожигая сквозь кофту.

– Кажется, я не вернусь на сцену. – Кирилл покачал головой. – Это не мое.

– Да ладно, не твое! У тебя талант. Все это видели, а я тем более.

Кирилл тронул рукой сухую ветку клена и рассеянно собрал с нее горсть прошлогодних семян-крылаток. Подбросил вверх, раскрывая ладонь: вертолетики мелко закружились и разлетелись, подхваченные ветром.

– Актер – не тот, у кого есть талант. У тебя тоже есть грандиозный талант, поверь, я его оценил… Просто актер – это тот, кто не может не быть актером. А я могу. И, кроме этого, умею еще много всего. К тому же актерство – это подвиг. Смотри на Сафину или на Рокотскую. В любом состоянии, через любое «не могу»… И дело ведь не в том, чтобы выйти и сыграть спектакль, а в том, чтобы выходить на сцену каждый вечер, перевоплощаться, страдать – и возвращаться в свою жизнь, пытаясь провести грань между вымыслом и реальностью, которая с каждым годом все тоньше. Ведь театр – только подражание жизни, по крайней мере должен быть подражанием. Но для некоторых он становится действительностью. Реальностью. В угоду ему совершают поступки, и за некоторые приходится потом слишком дорого платить. Такое не для меня. Хочу жить по-настоящему.

Те тридцать спектаклей, что в итоге решил сыграть Кирилл – по числу лет, прожитых без матери, – подходили к концу. Но Ника уже не боялась, что Кирилл куда-нибудь исчезнет. Ведь именно она натирала мазью его больные суставы после каждого выступления. И на полочке в ванной соседствовали две зубные щетки, ее зеленая и его синяя.

Кирилл так и не признался Липатовой. Однако после того, как на один из спектаклей Кирилл выкупил целый ряд и привез ребят из своего родного детдома, она стала подозревать. Ника замечала временами, с каким испугом и мучением худрук смотрит на своего лучшего актера, как вглядывается, вслушивается, ищет доказательства, намеки, подтверждения… Спросить у Кирилла напрямую Лариса Юрьевна так и не решилась. И когда Кирилл объявил, что покидает труппу, даже не попыталась уговорить его остаться. И все-таки, ловя эти беспокойные взгляды, Ника была уверена: Липатова никогда больше не сможет отделаться от жгущего ее изнутри вопроса: он или не он? Сколько бы спектаклей ни было сыграно после ухода Кирилла из ее театра, Липатова всегда будет сожалеть, что его нет рядом, видеть в других актерах его жесты, слышать его текст из других уст – и снова холодеть: он это был или все-таки не он? Сын или нет… Потому что она не осмелилась спросить. Ника не представляла, что может быть хуже такого вот неведения, таких сомнений, но Ларису Юрьевну ей было не жалко.

Старший сын Рокотской почти насильно положил мать на обследование в кардиологический центр. Правда, Лизавета Александровна сбежала оттуда через два дня и как ни в чем не бывало продолжила играть на сцене. Про их с Никой маленькую мистификацию для Корсаковой она никому не проболталась, хотя неуемные восторги молодой актрисы ей чуточку докучали.

Леля и Даня тихо расписались вскоре после премьеры, не предупредив об этом никого. Поговаривали, что даже для Даниной мамы женитьба сына оказалась сюрпризом, и не сказать, что особенно приятным.

Дашка все-таки отказалась брать зарплату в конверте, о чем и сообщила Светлане, не слишком выбирая выражения, как и обычно. Дошло до довольно серьезной ссоры, но уже на следующий день они появились на пороге вместе. Впрочем, обе продолжили верить, что теперь, когда дела театра пошли в гору, скоро все же возникнет вакансия гардеробщицы. Ника не стала пока обнадеживать их, что, возможно, и должность кассира вскоре освободится. Она еще ничего не решила, хотя Кирилл и советовал ей вернуться к тому занятию, для которого она была рождена, – танцевать.

Паша Кифаренко обнаружил, что его Мила втайне от него завела роман с одним из поклонников. Когда Ника прознала об этом, она долго веселилась: вряд ли здесь обойдется одним слабительным, Паше пора пускать в ход тяжелую артиллерию…

У служебного выхода Бориса Стародумова теперь поджидали поклонницы, их после успеха «Троянской войны» стало намного больше. Иногда Нике казалось, что там маячит и Катенька. Но сейчас Стародумову было из кого выбирать.