Елена Вернер - Верни мои крылья!

Все выглядело эффектно – ровно настолько, чтобы Римма поверила. Были задернуты шторы, свечное пламя трепыхалось перед зеркалом трельяжа, многократно отражаясь в его стеклянных коридорах. Глаза Лизаветы Александровны горели таинственно и увлеченно. Она произносила слова заговора, придумывая их на ходу весьма ловко, окунала тонкие пальцы в плошку с водой – конечно, водопроводной, хотя Римма была убеждена, что святой. Брызгала ею на молодую актрису, крутила Корсакову против часовой стрелки, велев зажмуриться, и украдкой подмигивала Нике. А потом жгла пионерский значок, обернув его в клочок белой бумаги.

Наконец, все трое обошли Риммино жилище, держа на вытянутых руках церковные свечи, и Рокотская, смочив палец в пихтовом масле, смазала им лоб Корсаковой.

– Вот и все. Теперь ты под защитой высших сил. Никто из нижнего мира не потревожит тебя.

Римма встрепенулась:

– Правда?

– Абсолютная, – подтвердила Лизавета Александровна. – Да, и кстати, на тебе венец безбрачия был. Я его сняла. Думаю, ты не будешь слишком возражать.

Римма легко засмеялась и бросилась обниматься:

– Спасибо, спасибо вам! Ника, спасибо! И ведь я знала, я чувствовала, что вы можете мне помочь!

Я… совершенно другие ощущения сейчас. Такая легкость, как будто с плеч ушла тяжесть и из шеи. Вот здесь.

Она показала. Во всем ее облике читалось облегчение. Ника важно покивала, а Рокотская лукаво блеснула глазами-бусинками.

Вместе они добрались до театра. Ника оставила Римму всего на пару минут, только чтобы сообщить Липатовой, что все в порядке и Корсакова готова играть премьеру. Она видела скептицизм и усталость в глазах худрука, но сейчас все это было неважно.

– Да, Римма, милая. Знаком того, что мой обряд действует, может служить, например, обретение чего-то утраченного или потерянного тобой, – сообщала Рокотская, неторопливо гримируясь. Мила Кифаренко смотрела на нее, вытаращив глаза, а Римма внимала каждому слову. – Или если окружающие вдруг меняют свое мнение или решение в твою пользу.

Через час Корсакова нашла потерянный вчера после репетиции мобильный. А следом позвонила ее мать и объявила, что уже едет в Москву и успеет как раз к началу спектакля. Когда Римма, захлебываясь от радости, сообщала все это Нике, та только мягко улыбалась. Ведь именно она вчера подобрала Риммин телефон под стулом, а сегодня положила на самое видное место. И именно она между делом нашла в списке контактов телефон матери Корсаковой, позвонила и убедила женщину приехать. Это было непросто, но явно того стоило. Все это Ника делала не для театра и не для Риммы, а ради Кирилла. Она догадывалась, как тяжело будет ему сегодня. Ведь для прощения нужно больше душевных сил, чем для мести… К тому же она немного побаивалась, что он еще изменит свое решение, увидев худрука, которую так ненавидел до сегодняшнего утра, поэтому специально попросила его прийти как можно позже.

Он явился, когда Липатова уже не на шутку разнервничалась. Кивнул ей издалека:

– Все в порядке, я сейчас.

Повстречав Римму, он на мгновение остановился, осматривая с ног до головы, и порывисто обнял:

– До чего же я рад, что ты жива-здорова…

– Не поверишь, я тоже, – откликнулась Римма кокетливо. Обряд Рокотской преобразил ее, но она все равно не могла понять, почему Кирилл смотрит на нее так жадно, радостно, недоверчиво – и с облегчением.

– Готова показать класс?

– Ага!

Корсакова была удивлена такой резкой сменой его поведения, но усмотрела в этом очередное доказательство действующей магии. Кирилл тут же ушел переодеваться, в полутьме коридора нежно стиснув Никину руку. А сама она отправилась с Корсаковой к ее гримировальному столику: у актрисы дрожали руки, и она никак не могла справиться с макияжем. Через полчаса запыхавшаяся Дашка возвестила, что зрители почти собрались. Ника взглянула на плод своих усилий. Эти подведенные глаза с угольными стрелками вдруг напомнили ей о былых временах, когда девчонки, которые вот-вот выпорхнут на бальный паркет, чтобы соревноваться, увлеченно красили друг друга, изнывая от стервозности и нетерпения. И Ника Ирбитова была одной из них.

После первого звонка под нарастающий гул зрительного зала, так долго скучавшего без людей, актеры вместе с Липатовой и Никой собрались в дальней гримерке. Обычно Лариса Юрьевна говорила им свое напутствие, но сейчас она просто недоверчиво переводила взгляд с одного лица на другое, ожидая подвоха. Ей было что терять, и она знала, что уже ничего не сможет изменить – только принять грядущее. Нике было жаль ее.