Игорь Резун - Мечи свою молнию даже в смерть

Охранник усмехнулся уголком губ и легонько подтолкнул к шефу Патрину.

– Да вот… девочка с вашим сыном играла. А это… Я не знаю, только подошел.

Рыжеватый рассматривал берег. Взгляд его маленьких, с желтым отливом глаз был зорок: он увидел и оболомавшийся сук со свежей древесиной, и его прежнее место на стволе, и позу Мириклы, удерживавшей девочку.

Цыганка уже спустилась. Девка в шафране подлетела к ней, вырвала у нее ребенка и заголосила, будто случилась страшная трагедия:

– Ой-ойо-ооо! Цыганье проклятое! Рибенков украсть хотели… Я вам устрою щас! Все ваши волосья с медяшкой повырываю!

Рыжий поморщился и рявкнул на голосящую:

– Заткнись! Что было-то, Сергей?

Охранник уже понял, что надо гасить ситуацию.

– Алексей Владиленович, ничего особенного. Мальчик занозу в ногу подхватил, а девочка помогла вытащить. Зубами.

– Зубами? – тупо переспросил Рождественский.

Мирикла стояла в двух метрах от Патрины – та оказалась зажата между Алеханом и бодигардом. Обе цыганки переговаривались только глазами, беззвучно. Голосящая девица – очевидно, нянька – сделала попытку подхватить на руки маленького мальчишку, так как ей срочно надо было показать свою незаменимость, но тот увернулся от нее, спрятался за спину худенькой девочки, которую нянька называла «Яньшей», и показал шафрановой свой крохотный язык, пискнув: «Дула! Пластитутка!!!». Пылая праведным гневом, нянька начала наступать на неподвижно стоявшую Мириклу, размахивая круглыми кулачками:

– Ишь, вырядилась! Да от тя за сто килОметров цыганьем несет, щоб те сдохнуть!!! Я те…

В этот момент она повернулась к Алехану спиной, на которой разошелся разрез «молнии», а точнее – не был застегнут. На нянькину кожу, потную и пористую, приклеился окурок тонкой дамской сигаретки.

– Э! – густо окликнул он ее, отчего нянька сразу замолкла и обернулась. – А ты где шарилась, пока дети бегали, занозы искали и по деревьям лазали?!

– Я тово… А шо я? – растерянно, но постепенно набирая обороты сварливости, ответила нянька. – Я тута, а они… эта!

Охранник, нацепив на нос зеркальные очки, уставился в голубое небо и даже, кажется, безучастно насвистывал.

Нянька же обрела прежнюю уверенность.

– Я шо? Это вот они, цыганье гребаное! – снова заголосила она.

Но в этот момент Алехан поднял свою лапу с несколькими золотыми печатками и просто взял ею молодуху за лицо – за все ее лицо, собрав его в горсть, как резиновую маску. Он пихнул ее с силой от себя, да так, что девка кувыркнулась через голову и села на песок массивной задницей, раскидав ноги с розовыми, как мячики, пятками.

– Иди отсюда! – с ненавистью проговорил Алехан. – В офис завтра придешь. За расчетом. Шалава!

Поняв исход ситуации, Мирикла сделала шаг, притянула к себе Патрину и прижала, поглаживая по волосам. А светловолосая девочка обняла отца, рассказывая:

– Па, мне эта тетя про большой корабль говорила… с синими парусами! Давай на твоей яхте синие паруса сделаем. Этого… индига!

Алехан добро улыбнулся девочке, затем отстранил ее от себя и сказал охраннику:

– Веди обоих в машину. И пусть искупаются еще разок!

А потом обернулся к цыганке.

– Нам поговорить надо. Пройдем, ага?

Мирикла сказала несколько слов Патрине на своем языке, потом не спеша закатала штанины джинсов на сухих щиколотках и ответила:

– Что ж, можно погулять по прибою.

Она пошла по сырому песку, позволяя волнам озорно облизывать свои ступни. Алехан шел рядом, увязая в песке кроссовками. Он вздохнул и утер лоб.

– Вы кто такие? Откуда?

Женщина не стала осторожничать – так подсказало ей чутье. Она кинула краткий взгляд на Патрину, присевшую у берега и собирающую камешки, и негромко, опуская самые шокирующие подробности, суховато рассказала всю историю их приключений – историю, начавшуюся с того момента, когда под мокрым бампером автомобиля они с Антанадисом нашли спеленатого ребенка. Алехан слушал, покусывая какую-то веточку. Они шли по берегу, солнце плыло за ними, и было настолько тихо, спокойно, что шорох волн тоже казался неслышным.

Тогда также шумела вода, но не Обского, а реки. Шумела за густыми, лохматыми зарослями ивняка, беспорядочными, как старый покосившийся забор. В сумерках они потрескивали, попискивала какая-то мелкая птичья живность. Темнота уже укутала кромку неба, солнце ушло за край левого берега. Там, где большую поляну около нескольких домов, купленных общиной Бено, облюбовал табор, уже горело несколько костров.