Михаил Латышев - Мышонок

Ванька Зайцев ходил гордым петухом среди этого изобилия. Можно было подумать: благодаря ему изба приобрела человеческий вид. Можно было подумать: это Ванькины руки ухаживали за деревьями в саду, старательно окучивали картошку и вырывали любой сорняк на грядке с огурцами. Он за это время пополнел, лагерная серость сошла с его щек, они налились малиновым светом — румянцы размером с блюдца украсили Ваньку, отчего он стал похож на дореволюционного купчика, каким изображают его на карикатурах. Восседая на ворохе соломы, брошенной в передок телеги, Ванька важно ехал по Березовке, иногда кивком головы здороваясь с кем-нибудь. Глядя на его преисполненную собственного достоинства фигуру, знавшим Ваньку раньше трудно было удержаться от смеха.

Зайцевская изба стояла на краю деревни. Один конец сада выходил на крутой берег давным-давно пересохшей речки. Несколько сухих высоких верб стояло вдоль ее русла, поросшего осокой. Кора с них слезла, сердцевина выгнила, а пепельного цвета древесина, исхлестанная дождем и ветром, безжизненно блестела в солнечные дни, похожая на побелевшие кости. Но к концу лета вдруг появилась вода в речке, вдруг начали гнать засохшие вербы к небу молодую клейкую листву и на пепельной их древесине стали стягиваться сохранившиеся струпья коры. Березовка радовалась. Ничего мистического в происходящем она не усмотрела. Анастасий Петрович, председатель, объяснил в чем фокус: в ста пятидесяти километрах от Березовки перекрыли большую реку для сооружения гидроэлектростанции, вот и ринулась вода привычной дорогой, по давным-давно высохшему руслу речки, название которой помнили только три-четыре древнейшие старухи: Скакуша. «Ну а что касаемо верб… — почесал толстым, треснутым посредине ногтем щеку Анастасий Петрович. — Что касаемо верб, тут вопрос сложнее, с наукой надо бы посоветоваться. Но ведь все знают, какое неприхотливое дерево верба: сунь в землю сук, и к весне, глядишь, зазеленеет целое деревце».

Один дед Ознобин по привычке усмотрел в происходящем нечто фантастическое. Правда, с Шиловым он это не связал, потому что к концу лета они стали настоящими друзьями и нигде так часто не пропадал дед по вечерам, как в зайцевской избе.

— Товарищ председатель Анастасий Петрович, — говорил дед Ознобин, — все правильно объяснил. Вроде бы. Верить ему можно, поскольку, кроме всего протчего, обладает наш председатель отсутствием одной ноги. Мы знаем: воевал Анастасий Петрович смело, за что ордена имеет и медали. И знаем: мается он с нами дюже, а еще больше — с районным начальством. Но я не про то сказать хотел, а про то, что гидро эта самая станция вернула нам речку, а все одно из сучков сухих верб ничего не вырастает. Слушайте, что скажу по большому секрету, потому как один знаю в чем тут фокус. Позапрошлой ночью…

— Чо это у тебя все позапрошлой ночью случается?

— Потому как прошлой спал без задних ног… Позапрошлой ночью, ближе к утру, стучат ко мне в окно: «Открой, дело есть». Какое дело ночью? Что стучит? Да и голос незнакомый. Струсил поначалу, но открыл, перешагнул через себя. Открыл и — братчики мои — вижу: стоит на крыльце гражданин Троцкий личной персоной. Позади еще человек пять жмутся. «Так и так, говорят, Ознобин, ты должен нам помочь. Без тебя у нас дело швах». «Да вы что?! — кричу. — Чтобы я помогал троцкистам поганым?! Не на того напали!» Тут Троцкий с улыбочкой, с липкой такой улыбочкой, обращается к своим: «Кричит… А чего кричит, дурень? Еще не знает в чем дело». «Знаю, — говорю, — пакость какую-нибудь вытворить хотите. Я вам не помощник. С такими, как вы, не вожусь». Ну и ушли они. И вот теперь я думаю: а не их рук это дело? Не они, часом, вытворяют это все?

Только поначалу казалось, что разговоры о Троцком дед Ознобин ведет ни к селу, ни к городу. В них был скрытый смысл. А заключался смысл вот в чем: арестовали в тридцать седьмом году березовского активиста Воронова Ивана Егоровича. Почему, за что? — недоумевали в Березовке все поголовно, но вслух недоумения не высказывали, и только Капка Сюсюкина по прозвищу Зуда гордо ходила по деревне и объясняла: «А Вороновым Троцкий корову подарил, вот и заарестовали дядьку Ивана». И теперь, двадцать лет спустя, когда три месяца всего прошло после возвращения Воронова из дальних краев, дед Ознобин таким образом напоминал и Сюсюкину, придумавшему нелепое объяснение почему арестовали Ивана Егоровича, и Капке, выросшей в красавицу и потерявшей на войне мужа, и себе, и остальным березовцам давние постыдные страхи. На самом-то дело он вполне соглашался с мнением председателя по поводу воды в давно пересохшей речке, но такая на него была надета маска — шутить, во что бы то ни стало шутить! — и дед Ознобин по привычке корчил из себя дурачка, втайне надеясь, что кому надо, тот поймет его правильно.