Филимон Сергеев - Говорящие памятники. Книга II. Проклятие

– Я ему рассказал, что в Берлине, в кафе по международным связям, собирается Бессмертный полк миллионеров. А напротив, в этом же здании и в этот же день, съезжаются сексуалки со всего мира. У них форум под названием «Секс – бессмертен». Лев Николаевич загрустил, задумался и начал высказываться про городских грешников и переодетых чертей. А ведь сначала жениться советовал, чтобы многожёнство и флирт акробатическо-постельный прекратить. Сволочкову в пример ставил. Стихи читал:

А потом олигарх с грустью посмотрел на беспомощного классика

Памятник сидел за широким столом, опустив голову, и обеими руками прижимал её к поверхности стола.

– Вес говорящего изваяния? – поинтересовался врач.

– Полтонны… и говорить ему… всего-навсего до нового затмения Солнца.

– Негусто, – сказал Гиппократ. – А мне сколько осталось? Простите, мастер, за любопытство.

– Вы из павильона дорогих металлов?

– Да, да, не цветных, а именно дорогих, ценных. Доступ к нам только по электронике.

– У Вас особый режим. Надо смотреть таблицу. По-моему, ещё лет пять. Что будем делать с памятником писателю?

– Лечить. Чего не излечивает лекарство, излечивает железо. А чего железо не излечивает, излечивает огонь. А чего огонь не излечивает, то должно считаться неизлечимым.

Мардахай Абрамович глянул на камин и вспомнил про железную кувалду.

– Какое у тебя лекарство от припадка? Не кувалда ли железная?

– Погодите, мастер, – наступила неловкая пауза. – Что сначала было на свете? Ну, ну…

– Мне сейчас не до этого… беда за бедой…

– Слово…

– Да, да, слово… слова, слова…

– С них и начнём. Вы же изобретатель изысканных слов…

– Да, да, но я не мастер слов. Я работаю с памятниками.

– Вы – поэт. Об этом мне Михаил Васильевич Ломоносов сообщил во время процедуры. Не прибедняйтесь. Давайте словом попробуем лечить, добрым, приятным словом, а потом видно будет, каким лекарством пользоваться.

Хозяин растерялся ещё больше.

– Но я не писатель, уважаемый Гиппократ. Я не прибедняюсь. Так, для души соединяю мысли и слова… Как поэт. Я не мастер. Меня вдохновили памятники, и я научил их говорить. Но я не профессионал в построении слов.

– Вы думаете, я профессионал? Да, я не спорю – лечит болезни врач, но излечивает природа.

– А клятву Гиппократа кто придумал?

– Не смешите, Мардахай Абрамович! Клятву я перевёл на греческий язык, странствуя по Египту как бродячий актёр-врач. Она помогает мне нести службу.

Хозяин ещё больше растерялся.

– Ищите подходящие слова, уважаемый, не ленитесь, – твёрдо сказал Гиппократ и, встав, предложил Мардахаю Абрамовичу присесть рядом с классиком.

Сволочкова делала вокруг стола, за которым сидел обморочный Лев Николаевич, неторопливые круги, предлагая крепкий индийский чай со сливками.

Миллиардер вспотел. Он робко подсел к писателю, задумался, вероятно подыскивая подходящие слова, но слов не находилось, и он кусал губы, чесал затылок: «Зачем я рассказал злую историю про бессмертный полк миллионеров и про этот маразматический форум дам с громким названием “Секс бессмертен”. Получилось, что блудники – бессмертные морфинисты» – размышлял он. – Ерунда какая-то получилась».

Между тем бронзовый Лев Николаевич Толстой с невнятного шёпота перешёл на затяжной храп и руки с головы убрал, переместив их под голову. В спальне стало тихо, но храп был очень громким и непредсказуемым. Он в любую секунду мог оборваться.

– Лев Николаевич, это я, Мардахай Абрамович! Вы слышите меня? Это я, Мардахай… – робко начал шептать хозяин прямо в уши писателю. Пальцы рук классика зашевелились, скользнули по столу и коснулись стоявшей на краю стола стеклянной пепельницы.

– Блудники, морфинисты, курильщики, – он вдруг что есть мочи стиснул пепельницу, она хрустнула, и окурки полетели во все стороны. Как только писатель приподнял голову и глянул по сторонам, Мардахай тут же что-то вспомнил:

сразу завопил он нечеловеческим голосом.

Бронзовый Лев Николаевич неожиданно прислушался к стихам.

– продолжал декламировать вспотевший олигарх.