Алекс Коста - Прилив. Книга 1. «РУТ»

Но, хоть что-то.

Что было «после того, как», она не помнила совсем. И не хотела.

***

Теперь только настоящее. В котором, она сама живет на баунти-пляже. Никто не «ходит» на береговой линии, Энди придумал, как установить биотуалет и менять септики. Нашел большие мешки химии и с трудом приволок, пока оставался работающий грузовик. Зато, несколько лет они могут не волноваться за дерьмо.

Пары с коктейлями нет, никто не лежит на шезлонге. Самих шезлонгов нет. Рекламного агентства Грязного Мэни нет. Других агентств – тоже нет.

Раньше она бы не могла такого представить: рекламы нет. Ни одной. Ни одного жалкого объявления на столбе, на клочке бумаги, от руки «продаю недорого». Даже такой рекламы нет. В стране, рекордсмене по потреблению рекламы – больше нет рекламы.

Никогда не будет. Эталонный пляж останется без соблазнительных туров, без Евы Мендес с бананом, засунутым по горло, без кучи эталонного дерьма.

Когда израсходуются эти септики, Энди возьмет другие. Уже придумал, как дотащить на волокушах из Саншайна. Сам хвалился во время последнего киносеанса.

К тому же, они все скоро сдохнут. Не так, чтобы очень скоро. Но, септиков хватит. А уж по сравнению с пальмами, волнорезом, песчаной косой… очень-очень скоро. Сдохнут, не оставят, после себя, продолжения.

Они не оставят следов. Никаких следов. Все заберет Прилив. Забрал. Уже забрал.

(Пожалуйста, не произноси это слово даже про себя!)

И почему, так больно уходить, если не оставляешь ничего, после себя!?

Она, скорее всего, сдохнет последней. Самая молодая в «Гамаках Энди».

Гамаки Энди! Качайся в гамаке, пока не сдохнешь!

Но, просто так она не уйдет. О, нет! Хоть что-то, но оставит после себя. Навалит такую кучу, какую только сможет. В самом центре этой чертовой песчаной косы! Специально рассчитает расстояние так, чтобы вода не смыла в первый же день. Чтобы этот долбанный эталонный пляж не был пустым.

Не пустым, не пустым, не…

(Черт возьми, Рут! Это слово тоже не произноси.)

Чтобы этот долбанный П… любовался! Пусть любуется на то, что оставило ему человечество в ее лице!

И кто, как не бывшая рекламщица, в ответе за такую пи-ар компанию!?

Еще, пожалуй, соорудит большой фак. Повалит несколько долбанных пальм. Постарается! Из последних сил, к тому времени, старая-дряхлая, срубит и закопает в песок стволы. Может, какое-то из них придавит ее насмерть, раздавит грудную клетку.

Нет! Постарается закончить! Три бревна покороче и одно – такое длинное, какое только сможет срубить и дотащить.

И пусть видит! Каждый день! Каждое утро, подкатывая к их мертвому пустому баунти, пусть видит послание всего человечества:

Иди на хрен, Прилив!

***

Набрала песок в руку. Сжала так сильно, что захрустели пальцы. Встала, пошла дальше. Дойдя до противоположной стороны бухты, где вода была спокойной, застоявшейся, в водорослях увидела маленькое тельце.

Малыш, маленький ребенок! Спинкой вниз. Перевернулся! Животик кверху!

Не помнила, как доплыла. Очнулась уже только, оказавшись в склизкой волосяной массе водорослей, за пару метров от малыша. Сделал резкое движение, чтобы дотянуться, но не достала.

Давай, Рут! Ну же… быстрей!

Сделала еще пару гребков, потянулась, обхватила тельце.

Скользкий! Какой же он скользкий! Почему он такой скользкий?! Глаза открыты? Он жив? Или? Боже…

Еле-еле выгребла обратно, одной рукой, другой сжимала тельце. Последние метров пять ползла по дну, кажется, ободрала ноги о кораллы.

Пробежала, положила подальше от воды. Вот здесь! Сухое место! Кое-как отдышалась сама, вдохнула воздух в малыша. Прислонилась полуоткрытым губам.

Холодные? Нет. Безжизненные!? Странные. Ни теплые и ни холодные.

Дышала, что есть сил, но получалось не очень. Самой воздуха пока не хватало. Нажимала на маленькую грудку: раз-раз-два… раз-раз. Так, так, так…

Села без сил, в прострации. Не знала, получилось что-то или нет.

***

Рут, Рут! Ты как… Рут!

Очнулась, кто-то тряс ее за плечо, услышала всхлипывания.

У меня получилось!? Малыш, ребенок…

Огляделась, увидела, что рядом сидит Эрик. Это он плачет.

Узкие шорты «хаки» с зеленым плетеным ремешком, потертым, но почти, как надо, розовое поло. Тоже побитая, с разлохматившимся воротником. Как ни старался беречь, не давал стирать ни ей, ни Хелен.

Носил эту чертово поло, как будто недавно сам купил ее в Ральф Лорене, на Пятой авеню.

– Эрик! Он жив?

Наклонилась над малышом. Глаза были открыты, но были очень тусклыми, без жизни. Ротик, как будто, склеен.