Сергей Другаль - Светлячковая поляна

— Ты меня должна знать, ты обо мне слышала, да? Я принес тебе еще одного детеныша, черного и зубастого. Ты дашь ему свое молоко, а я буду кормить тебя и беречь твоих тигрят…

Работать с кошачьими всегда было трудно, а детная тигрица, живущая во власти инстинкта материнства, вообще была неподходящим для таких опытов объектом.

Через несколько трудных минут Олле поднял тяжелые руки, накрыл ладонями глаза тигрицы и вздрогнул от ощущения возникшего контакта. Это мгновение пришло само. Олле уловил его по тому, как непроизвольно расслабились мышцы его и зверя. Он вытер пот со лба и встал. Тигрица лежала с закрытыми глазами, уронив голову на мягкие и такие нестрашные лапы.

Олле ухватил тигрят за шиворот, вынес шипящих на свет и посадил в корыто. В теплой воде детеныши успокоились. Олле вымыл их, Выжал в корыто воду с лап и толстых у основания хвостов, обтер вафельным полотенцем, уложил возле матери и в той же воде тщательно искупал щенка. Когда тигрица проснулась, новый детеныш уже присосался к ней, знакомо надавливая на живот то одной, то другой лапой. Тигрица обнюхала его, пахнет по-родному. Ну, а что рубашечка другого цвета, какая в общем разница. Ткнув носом, она перевернула на спину нового ребенка и облизала тугое щенячье брюшко. Олле передохнул и рассмеялся. Гром будет жить.

В этой операции Олле выделил три момента.

— Покажите мне свору в сто голов, и если в ней есть искусственник — я обнаружу его. Мог ли я допустить, чтобы мой пес всю жизнь носил на морде печать искусственника? Не мог. Далее. Десятки раз я читал, как собака выкармливала осиротевших львят, тигрят и даже поросят. Я не против свиней, у меня есть знакомый бородавочник, и его нельзя не уважать. Подложив щенка тигрице, я только восстановил справедливость. И третье — экзотика. Согласитесь, иметь пса, вскормленного тигрицей, — это пикантно. Впрочем… — здесь обычно Олле надолго задумывался. — У Грома о тех днях более приятные воспоминания, чем у меня…

Привезенных с собой газельих потрохов хватило бы надолго, но на четвертые сутки, попив из ручья, тигрица так долго желтым взглядом смотрела на коня, что Олле понял: с газельими потрохами покончено, нормальный хищник консервами жить не будет. Олле отложил в сторону учебник кинологии, поднес к нежному носу тигрицы каменный кулак и молвил:

— Не испытывай судьбу, поняла?

Обнюхав кулак, хищница скрылась в густой траве в распадке, и ее не было целый день. А вскоре из грота, яко наг яко благ, вылез щенок и захныкал, требуя еды. За ним появились тигрячьи дети. Все трое жались к ногам, суетились и лезли в костер, на котором Олле стал спешно готовить приварок — жуткую смесь из крошеных потрохов и сгущенного молока. Поев теплое варево, детеныши тут же у корыта заснули. Олле промокнул им морды, отнес на место и заварил новую порцию, чтобы снова кормить голодных, когда проснутся.

И начались веселые деньки. Олле жил озабоченный, как кот в овощехранилище. Тигрица уходила и приходила, когда хотела. На него внимания не обращала, не позволяла чесать за ухом, угощением пренебрегала. Не то, чтобы дареный кусок ей в горло не лез, ведь ела же в первые дни, но, видимо, предпочитала свежатину, благо дичь вокруг кишмя кишела.

Вообще же хищница избегала появляться на глаза. Логово уже не казалось ей безопасным рядом с чужим становищем, и только детеныши побуждали ее возвращаться. Ночами она часто бродила неподалеку, Олле ощущал ее биополе, и трудно было удерживать ее на расстоянии. Ломку же инстинктов он считал недопустимой и неэтичной. Конь нервничал, плохо понимая действия хозяина, сам Олле спал вполглаза и изрядно отощал.

— Так до того дня, пока Гром, поев из корыта, больше не вернулся в грот. Грудной период кончился. Святые дриады! Я свернул свое барахло, и мы ушли, не попрощавшись. Отшельник принял нас с радостью, но на второй день стал скучным: все пригодное для жевания жевалось, для разрывания — разрывалось. И тогда я построил шалаш на берегу озера под древней акацией…

Олле сразу стало гораздо легче. Щенок рос на приволье. Любил гонять по берегу коня, хватал его за хвост и гриву, а так как еще не умел соразмерять в игре силы, то иногда кусался больно. Тогда конь брал его зубами за шкурку и бросал в воду. Из глубины тут же возникал замшелый Геннадий, жутко щелкал челюстями. Подвывая и захлебываясь, щенок выбирался на берег, бежал к Олле, жаловался на коня и крокодила и бывал утешен котелком молока с ржаными сухарями.