Андрей Кудин - Времена философов

– И сейчас вы гадаете, стоит или не стоит сказать то, что вы хотели, ведь мы говорим уже о другом. Вы надломлены, Гальпурге! Надломлена ваша гордость! Ваше самолюбие никак не может получить свободу, вы привыкли затаптывать его. Всякий раз вы вынуждены говорить себе: внешний мир бежит гораздо быстрее такой черепахи, как вы. И, упуская возможность гордиться собой, вы спотыкаетесь о жалость к себе. В чём ваш страх? Боитесь показаться жалким, смешным? Поскольку патологически неспособны выражать свои мысли вслух также красиво, как иногда делаете это про себя. Увы, ваша персона, которая занимается здесь тем, что истязает себя попытками снискать учёную степень, обзавестись вожделенными и незнакомыми доселе уважением и гордостью, лишь напрасно растрачивает своё и чужое драгоценное время. Если хотите следовать мечте, профессия уборщика или подсобного рабочего вам подойдёт больше. Отдаваясь работе физически, вы сможете гораздо ближе подойти к себе, чем то жалкое существо, что домогается места в почётном обществе.

– Однако странно, что вы можете говорить, – вернул меня в настоящее всё тот же голос профессора, который на этот раз прозвучал в зале. – И очень жаль, что так поздно это выясняется, – потому как за долгие месяцы вашего молчания – замечу, между прочим, напряжённого молчания, которое вы сами жаждали прервать – за вами закрепилась довольно дурная репутация.

Чего больше вы хотите, получить ответы на волнующие вопросы, или изменить мнение окружающих о себе?

Что ж, это было не самое худшее из того, что я мог услышать. И, вероятно, ответь я адекватно профессору, всё бы закончилось. Туман иррациональности рассеялся бы, всё вернулось бы на свои места. Но… вот почему я пишу этот рассказ…

Только я встал, чтобы ответить, как в зале померк свет. На что публика отреагировала довольно неожиданно: всеобщее протяжное «У» явно выражало восторг. Бросив взгляд в окно, за которым сгущались сумерки, я увидел, что над залом медленно и в разных направлениях растягиваются тонкие серебристые струи некоего дыма. Вероятно, при включенном свете они не были заметны. Что же это могло быть? Ответ знал Ален Хартер…

– Одного верного шага, одной маленькой победы над собой недостаточно, приятель, когда вокруг тебя творится безумие. Вот разум загорелся, а вот «оп!», и он снова погас! – сказал он мне и, расплывшись в ухмылке, показал планшет. На нём был изображён туман, а сквозь него вырисовывалось жуткое паукообразное существо. – Однако, хочу между прочим заметить: он выбрал тебя!

– Что это значит? – спросил я, предвидя, впрочем, что искатель смысла в бессмыслице не ответит мне ничем другим, кроме как ухмылкой.

А тем временем в зале загорелся прожектор. И я буквально застыл, увидев в его свете мистера Рольпера, – он выглядел так, будто присутствовал на похоронах… Причину этой резкой перемены профессор тут же раскрыл:

– Можете ничего не отвечать – в этом, увы, нет смысла. Вы больны шизофренией, мистер Гальпурге, вы… глубоко больны.

Тихо прозвучавшие слова для меня были подобны грому. Скажу больше: я действительно услыхал гром, – только это были оглушительные ноты музыки, секундный фрагмент некой драматической симфонии. Прозвучав в моей голове, он словно ознаменовал переломный момент жизни. Ноги резко ослабли, и я упал в кресло, а из кресла – что явно выходило за грань реальности – некая сила стащила меня на пол…

– Крайне неуверенный в себе, нетемпераментный и нерешительный, к тому же и не выделяющийся каким-либо умением студент – переросток… Кто скажет, какие могут быть причины на то, чтобы в современном экстравертном обществе, где создаются все условия для развития здорового и целеустремлённого индивидуума, сформировалась такая чудовищно интровертная и заторможенная личность, как мистер Гальпурге?..

«…галька и пурга…» – отозвалось глубоким эхом.

– Или, кто знает, мои дорогие, быть может, природа этого молодого человека хранит в себе некую тайну?..

– Это сущая нелепость! Какая тайна?! Любой, даже самый совершенный конвейер выдаёт процент брака. Просто сей джентльмен увяз в своём внутреннем болоте, и не видит другой возможности, кроме как с опаской идти дальше через это болото. Печальный случай, профессор, – отчасти скептично, отчасти с юмором высказался кто-то.

«…Жуть, как глупо и бессмысленно…» – тонуло эхо во мне.

В зале наперебой зазвучали другие высказывания и смех.

– А между тем, мистер Гальпурге мнит себя писателем и начинающим учёным, – продолжал профессор. – Он по опыту знает, что такое творческий экстаз, – стоит, впрочем, заметить, это отнюдь не мешает ему заниматься самоудовлетворением, в том числе и после пребывания в подобном состоянии. Кому-то это покажется невероятным, но так действительно бывает: одухотворённая личность и законченный извращенец могут уживаться в одном человеке.