Федор Метлицкий - Унесенный

Космический турист Михеев по инерции стукался боками о какие-то перегородки, жалуясь, что у него нарушена биомеханика, больше, чем у других. Наконец, пристегнул себя в спальном месте, повис в невесомости и, тихо пѝсая в свой мочеприемник, впервые ощутил свое незначительное прошлое перед этим величием бездны. Не совершил ничего стоящего. Вспоминал споры здесь, на станции, с Гордеевым.

Тот говорил ему:

– Виноваты всегда те, кто признает нравственный закон. Ты не виноват ни в чем, потому что у тебя нет нравственного закона.

Лева Ильин, друг, добавил:

– И не знает, зачем это – думать.

Михеев не понимал. В приятелях, как обычно, скрытое презрение, хотя не хотят показывать вида.

– При чем тут это?

– Ты радуешься, что не ты, а другие берут ношу на себя.

– Каждый должен делать свое дело. Мне никто не помогает, а мне зачем помогать кому-то?

Он с неудовольствием представил у себя внутри холодную лягушку равнодушия к чужим судьбам.

Гордеев продолжал дразнить его.

– Интересно посмотреть, как ты будешь умирать. Упрешься в одиночество, как в стену.

– Даже не женился из боязни, – вторил Лева.

– Если умру, не будет иметь значения, испытал ли все, что требовал от жизни. Она не вертикальна, а параллельна, сказал кто-то, – ее невозможно накапливать.

– Хуже, что ничего не накопишь.

Михеев привычно переключился на свой фирменный шутовской тон, когда его задевали, или нечем было крыть.

– Вот, вы накопили больше, а какой смысл?

– Может, и нет, но есть какое-то успокоение.

Гордееву расхотелось высказывать мысль о странном успокоении в его душе, когда видит земной мир не из скучного быта, механически фотографирующего окружающее, а панорамой множества иных измерений.

Турист из Америки по имени Алекс, журналист, удивлялся:

– What are you talking about? У American peoples нет в голове таких разговоров. Ваши мозги слишком далеко ушли от грубой reality.

Он выглядит экранным героем старых американских фильмов, ровно загорелый, с фирменной прической, словно выкован на спортивных снарядах, выполоскан и обсосан в фитнес-клубе. Обтесавшись в русской среде, он давно перестал считать этих славян грубыми, искореженными работой на природе во всякую погоду. И находил что-то общее в несопоставимых корнях природы их двух народов.

Кто-то из обитателей станции, морщась, стал отгонять от носа пузырьки капелек.

– Фу, это же моча! Кто нарушил инструкцию?

Все глянули на Михеева. Тот засуетился. Лева Ильин деловито сказал:

– Он перемудрил что-то во всасывающем вентиляторе мочеприемника. Вот и выпустил фейерверк брызг.

– А что тут такого? – хотел сгладить Михеев.

– Да ничего особенного. Вкус собственной мочи не так противен, как для других.

Гордеев и его друг Лева знали Михеева как облупленного, он был постоянным спутником еще со времен создания их трудного и горького детища – общественного движения «Голос истины». Скорее, мальчиком для битья – над ним постоянно подшучивали, он всегда вляпывался в нелепые ситуации.

– Это самый грандиозный нелепый поступок нашего друга Михеева! – торжественно сказал Гордеев. – Посреди всего мироздания.

Он почему-то привязался к нему, привык, что ли?

Туристы спорили, совсем забывая об их положении, как будто находились в прежней оболочке земного мира.

Одни и те же разговоры, – думал Гордеев. Все, что устоялось в сознании людей веками, серьезное – здесь показалось ему каким-то эпизодом ослепления человечества самим собой. Общественная суета – это общий обман. Он устал от суеты, от однообразной бесконечности бессмысленного пути. Как только исчезает время – исчезает и судьба. У него исчезло время в ощущении грандиозности космоса.

Внутри ощущения существования нет времени, смерти или бессмертия. Как в любом живом чувстве. Это не иллюзия, не слепота, а страх не погаснуть. Вспышка исцеления, бессмертия – из человеческой реальности.

Чувства, то есть древние побудительные инстинкты живого, не поддаются выражению словами. И в них сущностная лишь одна древняя истина – любовь, эмпатия, чудесным образом исцеляющая душу. Как бы ни выпендривался в словах человек, он любит инстинктом. Его может поражать что-то, но ты, вот, ему приятен и люб, и там еще кто-то ворочается, самый милый. А ты – все равно говно.

Плохое забывается, а здесь, в космосе, исчезает сразу. Цивилизации на Земле создали цветущую жизнь. И здесь, из невообразимого далека, уходящего все дальше и дальше, становится трудно различить раздоры, несчастья, – эмоциональную борьбу человеческих существ. Словно те раздоры и несчастья – лишь незаметная скучная часть мирового развития. Отсюда кажется, что сама природа изменяет планету, а не люди создают ей помехи, приносят проблемы.