Сергей Оберман - Ворожеи не оставляй в живых

И вот эта новая вера, такая желанная, взращенная на потреблении, а не мучениях и страданиях, повергает старую в пучину забвения и отторжения? Библия искажается и извращается, то, что ранее осуждалось, в новых учениях становится нормой. К чему мы идем? И. вместе с тем, я прекрасно сознавал, что все мои размышления ничтожны и мелки в сравнении с Его глобальными замыслами. На все Его воля. Может, все происходящее – звенья одной, постоянно кующейся Им цепочки? И потому изо дня в день я продолжал безропотно отправлять свои обязанности.

Голос мой одиноко разносился под гулкими сводами, украшенного резными орнаментами, пустого зала и только широкий солнечный луч, целеустремленно чертивший свою дорожку к алтарю, был ему свидетелем и слушателем.

– Если кто имеет уши слышать, да слышит! И сказал им: замечайте, что слышите. Какою мерою мерите, такою отмерено будет вам, и прибавлено будет вам, слушающим. Ибо, кто имеет, тому дано будет; а кто не имеет, у того отнимется и то, что имеет 2 2 МАРК 4 23-25 . Аминь!

Мои неторопливые размеренные шаги попирали вековое спокойствие и тишину старинного храма. Чистота и покой. За цветными стеклами витражей разгорался новый летний день. Живой огонь горящих свечей, запах ладана, придавал мне сил. Пока есть храм, церковь, в которую могут прийти, обратиться за духовной помощью, люди и поведать Господу свои радости и печали, моя служба Ему не напрасна.

Выходя на улицу, я оставил в храме сутану. Может быть, не следовало разоблачаться, но среди горожан я старался быть одним из них. Вечером сестра зашивала карман моих стареньких брюк, поэтому я нисколько не удивился отсутствию ранее отложенных двух крон. Что ж, я тоже грешен. Перехватить кружечку пива в баре у Арни теперь не представлялось возможным. Часы на городской ратуше пробили одиннадцать. Можно было посидеть еще пол часа в сквере, потом отправляться домой пообедать, – Синтия, наверняка, приготовила аппетитный вкусный суп.

После скрадывающего сумрака храма, яркое солнце неприятно резануло в глаза. Шевелящаяся на легком ветру далекая зелень сквера приятно манила и радовала взор и душу. И тем большее негодование вызывали грязные символы, пачкающие белоснежную стену храма. Чья-то злая рука начертала поверх ранее замазанных мной новые сатанинские знаки, свастику, пяти и шести конечные звезды, ругательства. Некоторые не просто перестали почитать Бога, но старательно демонстрируют свое глупое неуважение к Нему. Я устало покачал головой: нельзя же настолько презирать и не уважать свою душу.

– Что, святой отец, работка подвалила? – Гельмут, которого я знал с пеленок и крестил своими руками, нагло грубо ухмылялся и бросал в мою сторону издевательские насмешливые взгляды. Ему, несомненно, нравились разводы краски на стене.

– Ты, можешь сказать мне, кто это сделал? – Я должен был спросить этого дородного детину, прячущего за спину измазанные черной краской руки.

– Догадываюсь, но вам-то какой от этого прок? Словами забросаете?

Харкнув, сплюнув мне под ноги отвратительным плевком, он развернулся и не спеша зашагал прочь. А я побрел в скверик, размышляя о том, где в в очередной раз раздобыть мел или белую краску. В центре площади меня настиг возглас.

– Ого-го! Эге-гей! Люди! Посмотрите-ка! – Разорвал жаркую умиротворенность дня пронзительный мальчишеский фальцет.

Не повернуться, не обратить на него внимание было невозможно. Прогуливающиеся немногочисленные горожане и спешащие через площадь по своим делам люди останавливались, натыкаясь друг на друга и смотрели на детскую фигурку, указывающую куда-то пальцем вверх. – Эй, глядите-ка!

Удивленные возгласы слышались из десятков уст различных людей волею случая оказавшихся в тот миг на площади, а на лицах застыло изумление, удивление, неверие, когда они устремляли свой взор туда, куда указывал грязный палец мальчишки.

Поддавшись всеобщему ажиотажу, щурясь от яркого полуденного солнца и прикрывая глаза ладонью, я так же воззрел на шпиль ратуши. Что-то или кто-то там был, кажется, человек. Кто же мог забраться на подобную высоту? И как? Зачем? Двенадцатиметровый шпиль уверенно протыкал небо, а на самом его острие лепилось нечто черное и бесформенное. К сожалению, зрение мое уже не так остро, как лет пятьдесят назад.

– Да это же Мэт!

– Точно! Старая Мэт!

– Не может быть! Вот дает, старуха!

Возгласы удивленного непонимания и пустой восторженности волнами перекатывались по суетливой толпе, собравшейся у здания ратуши. А в душе моей встрепенулись тревога и страх, потому что вспомнились когда-то сказанные слова отца, обретшие внезапно значение и смысл. Кости отца давно сгнили в земле, но неоднократно произнесенная им фраза огненными буквами прорезалась в моем сознании. «Когда старая Мэт воссядет на шпиле, придет конец света». Уверен, многие в городе слышали эти же слова от своих родителей, передающиеся из поколения в поколение, но мало кто понимал их и придавал значение. И вот теперь я воочию зрел это диво.

Читать дальше